Con amore

Греться ходили в подвал дома, где рядом с бойлерной в тёплой полутёмной комнатёнке стоял старый, прожжённый сигаретными «бычками» диван, на полу — дощатые ящики, а у маленького окошка на улицу — табурет и облезлый замасленный стол. По вечерам здесь собирались котельщики и слесари, пили портвейн и стучали в домино, днём же — дворовые пацаны. Травили анекдоты, много спорили о футболе и хоккее, рассказывали небылицы о лучших игроках, кто–то курил «Плиску» или «Дымок», небрежно сплёвывая сквозь зубы на пол, а если приходили ребята постарше, то со скучающим видом потягивали прямо из «горла» «Солнцедар» или «Бiле мiцне» (именуемое в народе «биомицином»), матерились, бренчали на гитаре и врали о своих приключениях с девчонками. Младших не прогоняли — наоборот, охотнее бахвалились друг перед другом именно тогда, когда присутствовали «пионэры». Лёнька же и вовсе был в почёте. Во–первых, утончённый ценитель прекрасного Саня Пипетка когда–то похвалил музыкальные способности восьмилетнего Ковалёва, а это дорогого стоит, Саня — авторитет беспрекословный; а во–вторых, Лёнька уже и сам немного играл на гитаре и мог на трёх аккордах семиструнки исполнить любимый всеми битловский «Вавилон»: «О, Вавило–о–он! О-о! Но–но, но–но, о!»

В Ливерпуле, в кабаке, в длинных сюртуках
стоят четыре чувака с гитарами в руках, —

пел Лёнька визгливо и чуть хрипло, стильно встряхивая косматой гривкой и отбивая подошвой ритм. Эту песню хорошо знали во дворе. Тогда почти все пацаны слушали «Голос Америки», но совсем не политику (кому нужна эта нудьга?), а, напротив, концерты популярной музыки по средам в восемь вечера. Радиостанцию находили на коротких волнах, и тогда сквозь шум и треск, сквозь рёв глушилок (все были уверены, что где–то на границе с Польшей стоят гигантские глушилки, предназначенные для того, чтобы мешать советским людям слушать гнусную крамолу с Запада) пробивался слегка надменный и очень–очень иностранный голос ведущего передачи Юрия Асмоловского. Послушать «Битлз» и «Роллинг стоунз» тогда можно было только по радио, отыскав на КВ «вражьи голоса». К этому времени уже закончился период «музыки на костях», когда рок–н–ролл записывался на использованных рентгеновских плёнках: все уже понимали, что такими доморощенными поделками можно испортить иголку проигрывателя, да и качество звука было не ахти. Купить же фирменный диск с «битлами», «криденсами» и «роллингами» было практически невозможно: пластинка стоила ползарплаты инженера. Вот и слушали «Голос Америки» и Би — Би-Си, где регулярно крутили и «Мишель», и «Естэдэй», и конечно же великолепный «Вавилон» — «рок–н–ролл всех времён и народов». Только гораздо позже Лёнька Ковалёв случайно узнал, что это вовсе никакой не «О, Вавилон», а «Can’t buy me love» («Любовь нельзя купить»), но в первое время никто английского не знал, поэтому пели то, что уже «перевели» на русский какие–то неизвестные умельцы:

Девки вьются,
юбки рвутся,
а битлы всё поют.
О, Вавило–о–он!

Но всё же гораздо большим уважением у подвальной компании пользовалась музыка «русская», отечественная. И самой главной, самой «русской» из них была песня «про тягнычок», которую проникновенно, с душой, с надрывом исполнял конопатый пэтэушник Тарас Григораш, изредка забредавший в бойлерную на огонёк и звуки гитарных переборов. Все знали эту песню и раньше, до Тараса: её пел Юрий Никулин в фильме «Операция «Ы» («Постой, паровоз, не стучите, колёса…»), — но Тарас делал её оригинально, по–своему:

Почекай, тягнычок,
и не ляпайте, колы.
Кондуктор, натысни на гальма…

Особенно всем нравилась «роковая» фраза, которая в оригинале звучит как «Меня засосала опасная трясина», а в исполнении Григораша выглядела несколько иначе: «Мэнэ засмоктала нэбэспэчна трясонына…», — этот фрагмент пели хором, громко, с чувством.