Con amore

Алексей Петров Con amore

1

Первый свой концерт Лёнька Ковалёв дал в пригородной электричке, когда вся семья возвращалась домой от бабушки. Ему тогда было лет пять. Запел он внезапно, вдруг, как птица поутру, без принуждения, просто потому, что на душе было безоблачно и радостно. Монотонно постукивали колёса вагона, мимо окон проносились полустанки, железнодорожные переезды со шлагбаумами и унылыми хвостами легковушек, необъятные поля подсолнечника и кукурузы, а Лёнька, задрав голову и чуть прикрыв глаза, старательно выводил что–то из «Сильвы», «Принцессы цирка» и «Летучей мыши» одновременно. Вагонная публика откровенно потешалась и в эгоистичном своём желании продлить, обострить удовольствие мальчишку подбадривала и нахваливала: «Давай, давай, мальчик, жарь, не стесняйся…» А Лёнька и не стеснялся нисколечко. Он совсем не понимал, о чём поёт, но мелодию старался передать в точности:

Живу без ласки, боль свою затая.
Устал я греться у чужого огня.
Ну где же сердце, что полюбит меня?..

Пассажиры приумолкли, прислушались. Многие отложили в сторону газеты и журналы, повернулись к Лёньке, разулыбались. В вагоне сразу стало как–то по–особенному солнечно, светло, хотя и без того нещадно жарило августовское солнце, и было приятно вот так, в тепле и комфорте, растворив все окна, ехать в электричке и слушать смешное пение маленького мальчика. Заметив, что привлёк всеобщее внимание, юный певец на мгновение умолк, смутился, прижался к матери, но тут какой–то разбитной студент в штормовке засмеялся и сказал:

— Хлопец, не журысь, мы тебя вже любим! Ты спивай, малыш, спивай…

И полез в рюкзак за конфетой для Лёньки.

— Это что — детдомовцев везут? — поинтересовался кто–то.

— Нет, просто хороший человек…

— Женщина, — сказала какая–то строгая старушка Лёнькиной маме, — мальчика нужно непременно отдать на музыку. Чего же вы ждёте, в самом деле?

Она произнесла это так, словно Лёньку надлежало немедленно снять с электрички и тотчас же тащить к учителю: «Чего вы ждёте?»

Мама и не стала ждать. Вскоре она купила для Лёньки в ближайшем универмаге трёхрублёвую балалайку и повела сына во Дворец культуры. Там, за дверью с табличкой «Класс народных инструментов», в большой комнате галдела детвора. Спорили, ссорились, бренчали на своих домбрах, мандолинах и балалайках, терзали испуганно жавшееся к стеночке облезлое пианино, которое издавало унылые дребезжащие звуки. Рыжий долговязый мальчишка, ссутулившись, чуть надломившись в коленях и отбивая ритм ногой, стоя подбирал по слуху «Собачий вальс». Другой мальчуган, пониже росточком, присев на краешек стула, пытался в этом гаме настроить мандолину и злился на товарищей за то, что те мешали…

Едва мама ушла, пообещав забрать Лёньку через полтора часа, к нему немедленно подбежал какой–то вихрастый парнишка в старенькой линялой рубашонке и весело вскричал:

— Ага! новенький!

Он встал в боксёрскую стойку и принялся размахивать перед носом у опешившего Лёньки своими костлявыми кулачишками, приговаривая при этом:

— Вот так! Так! Так!..

Лёнька сжался, насупился, попятился. А потом размахнулся и что было сил огрел балалайкой своего обидчика. Тот сперва онемел от неожиданности, а потом решительно и безутешно заревел, пуская пузыри и хлюпая носом.

— Ого! Первый конфликт на творческой почве? — громко прозвучало у самого уха Лёньки Ковалёва. — Что–то раненько сегодня.

Это был преподаватель класса струнных инструментов — худющий седенький субъект неопределённого возраста, весёлый, энергичный, стремительный. Он метнулся вглубь класса и крикнул зычно:

— А ну–ка, петухи, по местам! По плацкартам согласно купленным билетам! Пора, чёрт возьми, приступить к делу!

Все разом умолкли, стали рассаживаться. Где–то сзади грохнулся стул. Жалобно тренькнула балалайка, свалившаяся со стула на пол. Учитель подбежал к доске, начертил пять линеек мелом и стал писать ноты. Он говорил долго, называл каждую ноту по имени, показывал, где их можно найти на балалайке, и то и дело подпускал словечко нарочно позаковыристее, чтобы все видели, какой он умный: «тоника», «мажор–минор», «тон–полутон», «кварта–квинта»… Наверно, Лёнька опоздал, это был уже не первый урок. Ребята учителя понимали, а Лёнька сидел оглушённый и растерянный, тщетно пытаясь хоть что–нибудь запомнить. Ему было грустно и хотелось плакать.

Потом ученики достали из сумок цветные пластмассовые сердечки–медиаторы и принялись мелко теребить струны своих мандолин и балалаек, стараясь добиться долгой–предолгой трели. Попробовал сделать это и Лёнька, но у него не получилось. Настроение окончательно испортилось. «Больше не приду», — решил он и надулся.

Позже учитель подошёл к Лёньке, показал, как нужно держать балалайку, объяснил, что такое скрипичный ключ и звукоряд и велел выучить дома ноты первой октавы.