Clouds of Glory

Это не такие уж маленькие суммы, как кажется: 3000 долларов в покупательском эквиваленте с учетом инфляции равнялись бы где-то 75-100 тысячам долларов в сегодняшних деньгах. Стоимость рабов миссис Ли оценить сложнее, поскольку, за исключением Нэта, мы не знаем ни их возраста, ни состояния здоровья, но "лучшие полевые рабочие" в возрасте от двадцати до тридцати лет продавались в 1830-х годах за 800-1000 долларов, что эквивалентно 20-25 тысячам долларов в современных деньгах, а хорошо обученная служанка с одним младенцем может стоить столько же или даже больше, если она еще находится в "возрасте размножения". Эти соображения необходимо принимать во внимание, когда пишешь об экономической жизни Юга эпохи антибеллумов, где во времена Роберта Э. Ли число рабов достигло 4 миллионов, а их общая стоимость превышала 4 миллиарда долларов. Миссис Ли вряд ли была крупным рабовладельцем, но стоимость тех рабов, которыми она владела, не может быть исключена из ее состояния. Мальчикам она также оставила около 20 000 акров земли в западной Вирджинии; в то время эти земли не представляли особой ценности и были сильно обременены невыплаченными налогами.

Освободившись от этих забот, Роберт стал посещать один за другим большие дома своих родственников и друзей, и особенно Арлингтон, в Александрии, штат Вирджиния, с видом на Вашингтон, округ Колумбия, дом Джорджа Вашингтона Парка Кьюстиса, который был внуком Марты Вашингтон и приемным сыном Джорджа Вашингтона. Кустис был родственником Роберта по браку - он женился на Мэри Ли Фицхью, и в маленьком и немного кровосмесительном мире аристократии Вирджинии между мистером и миссис Кустис, Энн Картер Ли и ее детьми существовало бесчисленное множество связей, так что Роберт стал воспринимать Кустиса как своего рода снисходительного суррогатного отца, а Арлингтон - как второй дом. Как бы ни был он добр к мальчикам Ли, Кэстис был совсем другим человеком, чем их отец. Он радовался тому, что его называют "ребенком Маунт-Вернона", ведь он вырос в доме Вашингтона, и поэтому был склонен считать себя своего рода национальным институтом. Его широкие интересы - "хобби", возможно, было бы более подходящим словом - которые включали в себя написание "огромных полотен" с историческими сценами, сочинение эпических поэм, сохранение и демонстрацию вещей Джорджа Вашингтона, работу в качестве собственного архитектора и разведение овец, неизбежно сокращали количество времени, которое он мог уделять заботе о своих поместьях, и в любом случае он был больше заинтересован в великолепном фасаде, который он построил для Арлингтона, чем в том, что скрывалось за ним, или как за него можно было заплатить. Как и Томас Джефферсон, Кьюстис был самовлюбленным и заинтересованным во всем, но без универсального гения Джефферсона или его безупречного вкуса. В печати Кьюстис выглядит суетливым, слегка напыщенным и чрезвычайно самовлюбленным, а его портрет с непринужденно распахнутым воротником художника, в стиле Родольфо из "Богемы", предполагает довольно прищуренное лицо и опущенный рот, с выражением, передающим в равной степени трогательную гордость и тщательно замаскированную неуверенность в себе, а также болезненный страх, что люди смеются над ним. Он не похож на человека, с которым легко иметь дело.

На самом деле двое из старших мальчиков Ли, Генри и Картер, подшучивали над Кьюстисом, чей характер сильно отличался от характера их собственного стремительного и героического отца, но нет никаких свидетельств того, что Роберт так поступал. Напротив, Арлингтон произвел на него глубокое впечатление своим благородным фасадом, широким видом и комнатами, полными памятных вещей Вашингтона, и он почувствовал к Кьюстису некую долю сыновнего уважения и привязанности, которую его отец никогда не был дома достаточно долго, чтобы оценить. Арлингтон, с его любопытным диссонансом между огромными колоннами классического крыльца и довольно убогими комнатами дома за ним, был ближе к дому Роберта или, по крайней мере, к тому, что он хотел видеть в качестве дома, чем любое другое место, в котором он когда-либо жил. Даже в самом конце жизни он все еще скорбел о потере Арлингтона, и нет сомнений, что он внушал ему еще более глубокое благоговение перед Джорджем Вашингтоном, чем мог бы испытывать любой сын легкой лошади Гарри Ли.