Чужой тогда в пейзаже

- И всё? - изумился голос.

- Еще ну это...

- Чего?

- Ну... потоптали...

- Не будет к послезавтраму показаний, топтать будем у меня. Тебя. Понял?..

Монтер втычки выдернул и больше делать это перестал.

Из собравшегося народа никто особо не шевелился, потому что считалось, что при аварии шевелиться нельзя. Потом со зверским лицом и со своею старухой вышел староверский старик Никитин и, ни на кого не глядя, извлек из придорожной окрошки легкого деда, который при никитинском прикосновении пустил новую волну иприта не иприта, но чего-то такого неприятного, что кто-то знающий, отворотясь, сказал: "У него, наверное, язва двенадцатиперстной кишки". "Или, я думаю, - вставила свое Ревекка Марковна, - даже мугенкрампф".

Никто, однако, не знал, что делать, но никто и не расходился, озирая переехавших человека в предположении, наверно, что те сбегут. Но те оставались стоять, ненамеренно повторяя собой зрительный центр Рафаэлева "Обручения Богородицы", а весь околоточный стаффаж тоже стоял и соответствовал великой композиции.

Можно даже сказать, что все располагались схожими группами, в схожих местах и похожих поворотах, но больше уподоблений искать не надо, потому что имела место важная разница, именуемая "контрапост" - позитура, успешно эстетизирующая несуразную человеческую стать.

А все дело в том, что, отдаляясь от животных, то есть становясь прямоходящим, человек разукомплектовывался - терял безупречное, раз навсегда положенное всякому виду телесное изящество, и только за века с помощью разных художников сумел самостоятельно до него додуматься и в различной степени снова обрести.

Население же наших краев, развиваясь в полнейшей изоляции от истории искусства, доразвивалось до того, о чем сейчас воспоследует.

Не обученные мышечному достоинству, не имеющие ни позы, ни позиции в жизни наши люди явно стояли не в контрапосте. Их мышцы, ужасаясь перекресточному событию (а эмоциональная реакция мышц у подневольных и зависимых существ - поджимание хвоста, прижимание ушей, дрожь в коленках), просто обвисали на скелете, как свисали ноги у Вили, улыбавшейся возле своих ворот. И хотя кое-кто, согласно указаниям утренней зарядки, все-таки поставил пятки вместе носки врозь, а кто-то по той же причине расставил ноги на ширину плеч, многие - особенно женщины - носки завели внутрь. Это касательно носков анатомических. Что же до носков текстильных - то из-за дырявых пяток бумажные эти изделия были стянуты со стоп вперед, дабы затем подогнуться под пальцы - и, таково подогнутые, они в какой-то степени тоже были причиной нелепой стати многих. И все же негодование словно бы наметило у некоторых эскиз возможного гармонического движения, угадываясь чем-то вроде исходной позиции для выполнения "ласточки" - красивейшей народной позы, изучаемой в школах и гимнастических кружках. Правда, это обещание движения можно было отнести и к намерению смыться, чтобы, если что не так, тебя тут как будто и не было. Возможно также, поза кое-кого из сошедшихся могла быть изготовкой, дабы трижды, наконец, шагнуть, но опять же не затем, чтобы, по мысли Пушкина, сыгрыть в бабки, а скорее, в расшибалку или поднять с дороги чинарик. И уж точно это не было ни мышечным приуготовлением дискобола, вот-вот собравшегося зашвырнуть бронзовый эллинский блин аж в наши времена, ни спокойной статью гладиатора, счищающего с предплечья прилипшую к оливковому маслу притираний труху арены.

Словом, напрактиковавшись в очередях и трамваях, во время недолгих спариваний встоячку и долгих для согревания зимних прислонений к печке, люди стояли кто как умел, и на кой кому этот контрапост тут был нужен.

Ждали милицию? За ней никого не посылали, а телефон-автомат у Казанки не работал еще с того года...

Еще все поглядывали на никитинский двор, где то и дело из дома в сарай и обратно пробегала старуха Никитина, но не за соломой, подстелить под кривоборского покойника, а поглядеть - вышел ли до конца коровий глист, о котором никто не должен был прознать, иначе перестанут брать молоко. Сам же перееханный дед в никитинской горнице степенно беседовал со стариком Никитиным "про этих", а старик Никитин, поглядывая в окошко и не предполагая, что видит Рафаэлеву композицию, ненавидяще вставлял "Проворо-о-о-нили!", но это в литературе уж точно описано.

Итак каждый на свой манер стояли люди. Под углом к середке дороги томился "Москвич". С ветки на ветку перепрыгивали вороны, разохотясь, вероятно, уже на коровьего глиста. Журчала какая-то влага, словно сквозь пыль к водоносным слоям все еще утекал квас. Это, воспользовавшись отвлечением улицы, в почтовый ящик, висевший на дальнем конце сплошного, протянувшегося вдоль события забора Скупников, наливал холодную воду один мальчик. Он давно собирался такое сделать, но никак не сходились обстоятельства. А теперь вот и народ отвлекся, и трубка резиновая оказалась в самый раз длины.