Чужой среди своих

Опираясь на клюку, она сидит на скамейке, глядя на нас старческими глазами. Из-под заношенного, некогда цветастого платка, повязанного так, что он слегка врезается в морщинистые, несколько обвисшие щёки, виднеется несколько прядок седых волос, начавших уже желтеть. Вид — патриархальный и благообразный, так и просится на открытку, иллюстрирующую русскую деревню.

— Вон тот, носатый… — продолжила бабка с открытки, обращаясь к товарке по левую руку, одетой в жакет из зелёной пряжи, одетый поверх ситцевого чёрного платья в крупный белый горох, — Он и предложил купаться, да наверное, сам и утопил.

— Известное дело, — не сразу отозвалась зелёная жакетка, — жиды! Небось праздник какой у них, вот кровь христианская для мацы и понадобилась.

— Праздник… — задумалась первая, пожевав дряблыми губами, в церкву надо зайти, свечку поставить. Давно, грешная, не была…

Она мелко перекрестилась, и вторая, будто подхватив вирус, закрестилась тоже.

Я недобро глянул на бабок, борясь с желанием сказать… ну хоть что-нибудь!

— Ишь, пялится! — тут же отреагировала первая, благообразная.

— Известное дело, — авторитетно отозвалась товарка в зелёном, широко перекрестив нас, — Честной крест Господень для их как огонь!

— Не обращай внимания, — равнодушно сказал Лёва, потянув меня от подъезда, и я, несколько выведенный из строя этим равнодушием, и, кажется, привычкой к подобным словам, послушно последовал за ним.

За сараями уже несколько человек из Лёвкиной компании. Вика с братом, двое мелких, лет по девять, насупленных мальчишек с неизбежными в таком возрасте ссадинами на коленках и локтях, и беленькая, полупрозрачная девочка лет десяти-одиннадцати, с покрасневшими глазами и носиком. Негромко поприветствовав друг друга, уселись рядом и замолчали.

Вот надо что-то сказать… хотя бы для того, чтобы разбавить эту сгустившуюся атмосферу безысходности и уныния. Да и нужно двинуть в массы правильную версию произошедшего, не мешало бы… Но с чего начать?!

Потихонечку разговорились, роняя по одному-два слова, и, медленно, мы начали проговаривать вчерашнюю ситуацию, не касаясь, будто сговорившись, утонувшего мальчика. Всё как-то мучительно, вокруг да около…

Постепенно подтянулись и все остальные из компании, рассевшись на лавочках и брёвнах нахохлившимися воробьями. Но, впрочем, разговоры пошли чуть живей, и я, пользуясь случаем, вбросил в массы, почему именно Лёвка считает себя виноватым, и версия эта, к великому моему облегчению, не вызвала у ребят какого-то внутреннего протеста.

Напротив, его начали утешать и сочувствовать.

— Я вот тоже… — шмыгнул носом один из мелких, — если бы раньше внимание обратил, что Лёха долго не выныривает…

Не договорив, он зашмыгал вовсе уж отчаянно и подозрительно, но справился, не заплакав и не засопливившись.

— Да… — глухо сказал тёзка, — мама постоянно нам твердит — не балуйтесь на воде, не балуйтесь! А вчера так полотенцем…

— Ага, — вздохнула его сестра, — лупит и сама плачет, плачет и лупит… а потом села прямо на пол, и ну реветь! В голос! Ну и мы…

— Я вчера так плакала, что два раза за ужином подавилась, — мрачно добавила беленькая девочка, — Чуть не задохнулась! Я и есть не хотела, но бабушка…

Она так дёрнула плечиком, что и без слов стало ясно, что бабушка там — домашний тиран, что, собственно, в этом времени воспринимается скорее как норма.

— Ага… — озадачился я, и в голове закрутилось что-то очень и очень важное… — Чуть не задохнулась, говоришь?

Хмыкнув смущённо, та пожала плечами, и разговор начал было сворачивать куда-то в сторону. А вот хрена…

— Лёвка! — скомандовал я, — Ну-ка встань!

Хмуро покосившись на меня, кузен встал, а я, будто обретя крылья, забегал вокруг, подбирая нужные слова и интонации.

— В посёлке один ссыльный показывал, — обойдя Лёву сзади, поясняю на ходу, — Если задыхается человек, если подавился чем-то, то не по спине надо, а вот так…

Лёва пыхтит, но послушно изображает из себя медицинский манекен, на котором я демонстрирую метод Геймлиха[43].

— Как? — заинтересовался тёзка, — Покажи! А то отец с работы когда приходит, вечно давится…

— Балда! — констатировала Вика, отвесив брату звучный подзытыльник, и уже для нас пояснила:

— У отца горло повреждено. На фронте сперва, осколком, а потом, в сорок седьмом, уголовники чуть не убили, в…

Договаривать она не стала, осёкшись, и я мысленно договорил за неё «— В лагере…»

— Он всё время на работе задерживается, — продолжила она, — усталый приходит, иногда в девять вечера.

— В автобусном парке работает, слесарем, — влез тёзка, — Автобусов мало, деталей не достать, а эксплуатируют их — в хвост и в гриву! Давай-давай!

— Ну да, — кивнула его сестра, — и спрашивают… А у папы горло. Ему медленно есть надо, и аккуратно, а у него глаза прямо за столом закрываются!

— Так что давай… — она не договорила, и я начал показывать, объясняя всё подробно.

— Ух… — выдохнул тёзка, распрямляясь, — так не только еду, но и лёгкие выплюнешь!

— Это так кажется, — уверенно ответил я, — Проверенный метод.