Чужестранец

При упоминании о русалках Мирко будто кто взял отсюда, с места слияния Хойры и Смолинки, да и отнес обратно, к лесному озеру. Он уж думал, что злобные создания, с которыми он повстречался в последние дни, и кровь, через которую пришлось перейти, напрочь выжгли в нем самые сладкие воспоминания той ночи. Думалось, что никогда уже не почувствовать, будто наяву, ни ласковых рук Рииты, ни горячего тела, ни пушистых зеленых волос. Думалось, что останется только смутное чувство: да, было такое, но давно забылось. Оказалось, не пропало ничего. Все он помнил: и как стояла на берегу ветла, и даже то, сколько прозрачных зеленых шариков в бусах Рииты.

Воротясь к ночному костру, Мирко задумался: стоит ли вообще в это дело ввязываться? Врага-Етона он уже себе нажил. С конями да в одиночку, в чужом месте, где все этого Етона как огня боятся, да еще и Ари Латикайнена за черного волхва почитают – вот уж дал Реклознатец проводника – что он может сделать? Если даже он положит Етона и двух его охранников (еще неизвестно, что это за парни: вдруг они не хуже Мирко боем владеют?) – дальше что? Изловят его, как мышку, да и приколют тут же к забору, как разбойника. Девицу он, может статься, и выручит, но надолго ли? Прастен, несмотря на свое дородство и силу, казался каким-то квелым, неприкаянным, как и сам Мирко год назад, до того разговора в ночном с дядей. «А что, – подумал мякша, – может, не случись той беседы, я бы вот так и остался в Холминках сидеть, и вырос бы из меня такой вот Прастен?»

Все равно следовало опасаться Етона: тот, конечно, затаил на него злобу после тычков, которыми мякша учил его вежеству и обычаю. Так что лучше всего завтра, по возможности незаметнее, оставить Устье. Но девушку все ж было жаль, хотя, если подумать, ничего особенно страшного ей не грозило, если, понятно, Етонне окажется и вовсе скотом. А он вполне мог оказаться именно таким. – А коня здесь продать можно? – спросил Мирко, не совсем уверенный в том, что хочет сделать это. – Я тебе недостаток ссужу, а поквитаемся потом когда-нибудь. – Он подумал о том, что так пока и не знал, как зовут девушку. Может, это и к лучшему: знание имени обязывало, а Мирко покуда вовсе не хотелось быть чем-то обязанным ни увальню Прастену, ни его несчастной дочери. Так вот, он подумал, что девушку вряд ли ждала завидная судьба в отцовском доме. И вряд ли у ней оказался бы хороший жених – без приданого-то!

– Коня? – Прастен уставился в небо. – Да нет, вряд ли. В Устье коней хватает, а купцы здесь все речные – зачем им кони? Да и мало сейчас торговцев. Тебе если кто и поможет, так только Ари со своими чародействами. А лучше бы ты и не ходил к нему. Мирко не стал возражать, а только руками развел:

– Ладно, коли так. А про коня все ж подумай. Утро вечера мудренее. Кони у меня славные – вороной и гнедой, Белого не продаю. – Мякша помолчал немного и спросил: – Прастен, а жена у тебя есть?

– Была, – отвечал тот, с кряхтением поднимаясь. – Померла три года как.

– А детей сколько? – Мирко тоже поднялся и принялся устраивать себе ночлег из рогож и вотолы.

– Четверо, – отвечал Прастен. – Дочери две старшие – Рынедь, про нее и речь, вторая. Сын еще и младшая дочка. Да вот сестра безмужняя осталась, а у нее мальцов двое – Брунко и еще один, помладше. Так и бытуем. Не больно весело выходит. От дяди Мирко знал, что чем далее к югу, тем больше забывались обычаи прочной общины, державшей село вместе. В Мякищах, понятно, такой семье не дали бы пропасть.

– А с сестриным мужем что приключилось? – спросил Мирко, уже укладываясь на рогожи близ костра и заворачиваясь в вотолу. Голода он не чувствовал, хотя за день у него не было во рту ни крошки, а просить что-либо у Прастена, и без того бедного, не хотелось. Пори получил свой кусок, да, похоже, поймал не одну мышку-полевку, так что был сыт. Мирко напился воды: только теперь он понял, как сухо в горле.

– Тут дело такое. – Прастен, надев старый полушубок, как надо, и размотав полотенце на голове, уселся рядом. Брунко по-прежнему слушал разговор, не смыкая глаз. – Брунко-то вот почему тебя про Мякищи спрашивал. Муж у Эстреди, сестры моей младшей, из Мякищей был. Руаром звали. Он сюда с севера приплыл, по Хойре. Здесь остался, пожил несколько времени, сошелся с Эстредью, женился. А после того, как второй ее сын родился, уехал с купцами на торг в Вольные Поля, да и не вернулся более. К Эстреди сватались после, только она всем отказала. «Жив, – говорит, – муж. А покуда жив, нельзя мне за другого идти, да и не хочу. Лучше сгину». Вот так.

– Интересно, – отозвался Мирко. – У меня, когда мальчишкой еще был, как вот Брунко, тоже дружок был, Руар. Тот из нашего села ушел на закат, старой дорогой на Камень. Только это, конечно, много позже было, чем когда тот Руар к вам явился. Его деревню как звали?

– Дрягва, – отвечал Брунко. – А ты, Мирко Вилкович, откуда будешь?