Чужак в чужой стране

— Майк, ты самый милый и самый несносный человек на двух планетах! Называй меня иногда маленьким братцем. Мне это очень приятно, даже сердце замирает.

— Хорошо, маленький братец.

— Ох, давай двигаться, пока я не затащила тебя снова в постель. Встретимся внизу: я пойду оплачивать счет.

Они сели в первый попавшийся автобус. Через неделю были дома, посидели там несколько дней, и, не прощаясь, уехали. (Майк прощался только с чужими людьми: этот земной обычай ему претил).

Вскоре они остановились в Лас-Вегасе. Майк пробовал играть, а Джилл убивала время, работая манекенщицей. Она не умела ни петь, ни танцевать. В этом Вавилоне Запада для нее была одна подходящая работа: вышагивать в неправдоподобно высокой шляпе. Если Майк работал, Джилл предпочитала не сидеть дома, а тоже чем-то заниматься.

Казино были открыты круглые сутки, поэтому Майк был занят почти все время. Он играл осторожно, не выигрывая слишком много. Раскрутив каждое казино на пару тысяч, Майк считал своим долгом что-нибудь и проиграть. Вскоре он устроился крупье. Шарик бежал по кругу, а Майк всматривался в лица, стараясь вникнуть, почему люди играют. Мотив их поведения показался ему сексуальным, но нечистым.

Ресторанная публика, перед которой выступала Джилл, состояла из таких же болванов, как и цирковая. Но удивительно: несмотря на презрение к публике, Джилл с удовольствием выходила к ней и демонстрировала себя. Майк уже передал ей толику марсианской честности, и она попыталась проанализировать это чувство. Ей и раньше нравилось, когда на нее с восхищением смотрел мужчина, которого она считала достойным себя. Ее самолюбие было немного уязвлено тем, что вид ее тела ничего не значит для Майка, хотя она знала, что Майк предан ей настолько, насколько это возможно только в мечтах (если он чем-нибудь не занят). Но и тогда он был великодушен: по ее зову выходил из транса и уделял ей необходимое внимание.

Такая у него была странность, и не единственная. Он по-прежнему не умел смеяться.

Джилл решила, что ей нравится демонстрировать свое тело мужчинам только потому, что Майк им не восхищался. Но чем больше об этом думала, тем честнее становилась перед собой, и, наконец, отказалась от первоначального предположения. Мужчины, перед которыми она выступала, в основном были слишком старыми, жирными и лысыми, чтобы она могла считать их привлекательными. Джилл не презирала стариков — Джабл мог смотреть на нее, говорить соленые словечки, но у нее не возникало чувства, что он хочет зажать ее в уголке. Джилл презирала «старых похотливых кобелей», как сама их называла. И вот она обнаружила, что «старые похотливые кобели» ее больше не раздражают. Наоборот, их восторженные и томные взгляды доставляли ей тайное удовольствие. Раньше она осуждала эксгибиционизм. Теперь, обнаружив у себя его признаки, решила, что либо эта форма нарциссизма не является патологией, либо у нее патология психики. Однако она не чувствовала себя ненормальной — наоборот, никогда она еще не была такой нормальной. Да и кто взял бы ее в медсестры, если бы она не была и физически и психически абсолютно здорова?

Что же, если здоровой женщине нравится, когда на нее смотрят мужчины, то здоровые мужчины должны получать удовольствие, глядя на женщин! Джилл поняла, зачем Дюку его коллекция.

Джилл завела об этом разговор с Майком, но он не мог понять, почему ее вообще волнуют чьи-то взгляды. Другое дело — прикосновения. Майк не любил, чтобы к нему прикасались чужие люди (он старался даже не здороваться за руку), и мог понять, что этого не любят другие. Прикосновения он терпел только от братьев. Джилл боялась, что это может привести к гомосексуальным связям. Она объяснила Майку, что такое гомосексуализм, (Майк читал, но не понял) и как от него уберечься. Майк был «красавчик», и к нему вполне могли пристать. По совету Джилл он придал своим чертам больше мужественности, но она не была уверена, что Майк отверг бы домогательства, скажем, Дюка, если бы тот имел слабость к мужчинам. К счастью, все мужчины-братья Майка были вполне мужчинами, а женщины — вполне женщинами. Джилл подозревала, что Майк усмотрел бы «зло» в человеке с гомосексуальными наклонностями, и не предложил бы ему (или ей) воду.

Майк не мог понять, почему Джилл нравится, когда на нее смотрят. Их мнения на этот счет совпадали в тот недолгий период, когда они работали в цирке, и Джилл стала равнодушной к взглядам. Джилл поняла, что в цирке зародилось ее теперешнее самосознание: уже тогда она была не совсем равнодушна к мужским взглядам. Под влиянием Человека с Марса она утратила остаток ханжества, который из нее не вытравила профессия медицинской сестры. И только до конца утратив ханжество, Джилл поняла, что оно у нее было. Она, наконец, смогла признать, что так же бесстыдна, как кошка на солнцепеке, и попыталась объяснить это Майку, используя понятия нарциссизма и визионизма.