Чужак в чужой стране

Но все же, проклятие! «Не надо заговаривать о катании на коньках, Бабуля такая старенькая, такая хрупкая, невежливо и упоминать… Хильда, ты предложишь игру в домино, а мы все тебя поддержим, — Бабуля обожает играть в домино. А кататься пойдем в другой раз, ладно, детки?»

Джубалу стало обидно, он бы выбрал коньки, даже если бы ему это грозило переломом бедра.

Но ему удалось прогнать тяжкие мысли прочь с помощью человека, сидевшего справа. Его звали Сэм.

— Очевидно было, что придется отступать, — убеждал его Сэм. — Из яйца должен был вылупиться птенец, теперь мы просто разъедемся. Конечно, у нас по-прежнему будут неприятности, общество ведь не может допустить, чтобы ему безнаказанно бросали вызов. А мы бросаем вызов всему, от неприкосновенности собственности до неприкосновенности брака.

— И собственности тоже?

— В том виде, в каком она существует сегодня. Пока что Майк настроил против себя лишь нескольких жуликов-игроков. Но что произойдет, если появятся тысячи, десятки и сотни тысяч людей, для которых банковский сейф — не помеха, которых может остановить лишь самодисциплина? Конечно, она куда сильнее, чем все ограничения, налагаемые законом, но ни один банкир не способен этого грокнуть, пока сам не пройдет по тернистому пути познания… а тогда он перестанет быть банкиром. Что произойдет с биржей, когда просвещенные смогут угадывать, каков будет курс акций?

— А тебе это известно?

Сэм покачал головой:

— Не интересует. Но Саул, вон он, тот здоровенный еврей, мой кузен, он старается это грокнуть, вместе с Элли. Майк велит им быть поосторожнее, не допускать больших выигрышей. Они завели дюжину подставных счетов, но вообще-то любой из нас может заработать сколько угодно денег на чем угодно: недвижимость, акции, скачки, азартные игры, называйте что хотите, состязаясь с непроснувшимися. Нет, деньги и собственность не исчезнут, Майк говорит, что оба понятия еще пригодятся, но он вывернет все наизнанку и людям придется учить новые правила (и трудно же им придется, как раньше нам) или же они безнадежно отстанут от жизни. Что станет с «Лунными предприятиями», когда отсюда до Луна-Сити можно будет добраться с помощью телепортации?

— Покупать их акции или, наоборот, распродать все до единой?

— Спросите Саула, может, он использует нынешнюю корпорацию, а может, доведет ее до банкротства. А может, не станут грокать их столетие-другое. Но подумайте о любом занятии. Как учитель сможет управляться с ребенком, если тот знает больше, чем он? Что станет с врачами, когда все будут здоровы? Что будет с производством ткани и одежды, когда одежда станет ненужной, а женщины перестанут уделять столько внимания нарядам (полностью избавить их от этого интереса никогда не удастся), когда всем будет плевать на то, что их застукали на публике с голой задницей? В какую форму будет облечена «проблема ферм», если сорнякам велят не расти, а урожаи можно будет собирать и без помощи «Международной организации жнецов»? Называйте, что хотите, наше учение изменит все до неузнаваемости. Возьмите лишь одно изменение, которое потрясет основы семьи и брака — в их современном виде — и собственности. Джубал, знаете ли вы, сколько наша страна ежегодно тратит на приспособления и лекарства, чтобы решить мальтузианскую проблему?

— Имею представление, Сэм. Почти миллиард на контрацептивы… и больше полумиллиарда на разные патентованные приспособления.

— А, да, вы же медик.

— Временами.

— Что будет с этой отраслью, с визгливыми угрозами моралистов, когда женщина сможет зачать ребенка лишь по собственному сознательному желанию, когда она не будет подвержена болезням и ее будет заботить лишь одобрение тех, кто придерживается таких же взглядов… К тому же, вся ее ориентация настолько изменится, что она будет желать совершить любовный акт со страстью, какая и не снилась Клеопатре… А если кто-то попытается применить к ней насилие, он умрет быстрее, чем сумеет понять, что с ним произошло, — если она грокнет, что так нужно.

Когда женщины освободятся от страха, от чувства вины, и притом станут неуязвимы? Черт, фармацевтическая промышленность будет лишь одной из мелких жертв. А что будет с другими отраслями, законами, учреждениями, предрассудками и прочей ерундой?

— Не могу грокнуть всю целостность, — признал Джубал, — меня лично все это мало касается.

— Но один институт останется в неприкосновенности: институт семьи и брака.

— Да?

— Конечно. Его очистят, укрепят и сделают долговечным. Долговечным? Терпимым? Да люди будут в экстазе! Видите вон ту девушку с длинными черными волосами?

— Да, я наслаждался, глядя на эту красоту.