Чужак из ниоткуда

Да, человечество планеты Земля в научном, техническом и социальном развитии отставало от Гарада, и поначалу я чувствовал себя здесь не в своей тарелке без привычной свободы передвижения, мгновенного доступа к любой информации и такой же мгновенной связи, многих других, казалось бы, незаменимых вещей. Но и это прошло. Оказалось, наша зависимость от даров цивилизации и технического прогресса не так велика, как кажется. Я привык к этой новой жизни со всеми её неудобствами.

Или лучше сказать — притерпелся?

В конце концов, моя решимость выполнить все намеченные планы никуда не делась. Я по-прежнему хотел связаться с Гарадом. Я по-прежнему мечтал туда вернуться. Как мечтает вернуться домой человек, оторванный от родины жестокими и неумолимыми обстоятельствами.

Но появились и другие мечты.

Мой новый дом — Земля — явно нуждался в помощи, и оказать эту помощь, как мне казалось, мог я сам и мой старый дом — Гарад. Для этого, однако, нужно было вырасти. Желательно побыстрее.

Полтора часа до областного центра — города Мары — это не долго. Несколько раз самолётик бросило в воздушные ямы, и меня чуть было не стошнило, — забыл, что мой организм всё-таки принадлежит земному мальчишке, а не тренированному гарадскому инженеру-пилоту. Даже сосед — пожилой туркмен в халате и тюбетейке заметил, что мне нехорошо и протянул коричневый бумажный пакет, специально предназначенный для этого.

Я нашёл в себе силы улыбнуться, отрицательно покачал головой, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Сосредоточился, усилием воли подавил тошноту, вошёл в орно.

Правильное размеренное дыхание: живот-грудь — вдох; грудь-живот — выдох; живот-грудь — вдох; грудь-живот — выдох. Выдох дольше вдоха. Хорошо. Лёгкая перенастройка рецепторов вестибулярного аппарата… Совсем чуть-чуть, не перегнуть палку. Хорошо. Готово. Теперь организм Сергея Ермолова точно также избавлен от морской болезни, как и организм Кемрара Гели. Я сказал морская болезнь? Всё правильно. На Гараде она называется «болезнь волн».

Я вышел из орно, покосился на соседа. Старик-туркмен не сводил с меня внимательных глаз.

— Как чувствуешь? — прошамкал он по-русски.

— Яшши, саг бол [4] — ответил я по-туркменски.

Старик кивнул, спрятал пакет, вытащил откуда-то карамельку, улыбнулся беззубым ртом, протянул мне.

— Саг бол, — повторил я.

Сели нормально. Самолётик бодро пробежал по бетонной взлётно-посадочной полосе пару сотен метров, затормозил и вырулил на стоянку рядом с одноэтажным зданием аэропорта.

Было жарко. Я чуть подстроил терморегуляцию организма, надел на голову солдатскую защитную панаму, подхватил чемодан, и потопал в аэропорт вслед за остальными пассажирами.

В аэропорту сразу же направился к кассам. Отстоял небольшую очередь, подошёл к окошку.

— Здравствуйте.

Кассирша — женщина лет сорока пяти с уставшим, худым, но всё ещё красивым лицом, подняла на меня равнодушные глаза:

— Чего тебе, мальчик?

— У вас должен быть забронирован билет до Ташкента на ближайший рейс, на моё имя. Ермолов Сергей Петрович. Посмотрите, пожалуйста. Вот мои документы, — я положил на полочку перед окошком свидетельство о рождении.

— Где твои родители, мальчик? — процедила кассирша. — Билет ему…

Я присмотрелся. Даже без входа в орно было видно, что у женщины проблемы. Скорее всего — дома. Где ещё могут быть проблемы у советской женщины? Или дома, или на работе. Дома чаще.

За мной никто не стоял, я был один у кассы. Я и кассирша.

Что делать? Можно было пойти земным путём. Устроить скандал. Потребовать начальство. Дойти до дежурного по аэропорту. Возможно даже, обратиться в милицию и предъявить медаль с наградными документами, которые я взял с собой на всякий случай. Билет, в конце концов, я бы получил. Но сколько бы ушло на это времени и нервов?

Глянул на часы. Рейс до Ташкента отправлялся в одиннадцать двадцать пять. Сейчас было пять минут одиннадцатого. Можно и не успеть.

— Товарищ кассир, тётенька… — начал я просительно. Вошёл в орно. Поймал уставшие глаза женщины. Удержал.

Вот так, смотри на меня, глаза не отводи, внимательно смотри, открыто и проникновенно.

Что у тебя?

В светло-серой, с лёгким травянистым переливом ауре, сплетались и расплетались тонкие коричневатые нити.

Ага, значит, мысли. Трудные печальные, рвущие сердце, мысли.

Нырнул сквозь глаза чуть глубже.