Чужая жизнь

Сафонова. Так продала я квартиру. Сына спасала. Он не в том смысле пропал, он денег про-играл много, его убивать начали, и сейчас еще не всё заплатил, еще в долгу, но не убивают, он отрабатывает, хоть жизнь простили. Так что я теперь без квартиры, Николай, у соседки пока живу, пока разрешает, полы ей мою, еду варю, белье стираю, она инвалид, одна, ей скучно, надоем – выгонит, так и сказала, что выгонит, когда надоем.

Сафонова высказала наконец, что было на сердце. Дотерла полы в лифте и оставила кабину. Алексей вошел в лифт. Прежде чем двери закрылись, успел спросить и получить ответ.

Алексей. А как вы сына своего зовете?

Сафонова. Ванечка.

– Следующая сцена, – сказал Виктор. И замолчал. Задумался над листком.

– Устали? – обеспокоилась Анна Игнатьевна.

– Да нет. Нормально.

– Я вижу, что устали. Давайте прервемся.

– Нет-нет, ни в коем случае! Я вас прошу, я только что интонацию нащупал.

Я раздраженно вмешался:

– Какая интонация? Вы же комментарии читаете. От автора.

– Думаете, у автора нет интонации? – обиделся Виктор.

– Для меня все эти комментарии – только инструкция. Пойди налево, затем прямо. То же, что инструкция для сборки дивана. Возьмите гвоздь номер восемь, молоток номер шесть, бейте ровно.

– Вы говорите полную чушь, – холодно заметила Анна Игнатьевна, – и прекрасно это понимаете, просто хотите разозлить.

– Какая разница, с каким настроением вы будете гвозди заколачивать? – нервно вступил Виктор. – А в сцене настроение – важнейший фактор. Комментарий подсказывает не только направление движения, но и состояние. Смысл сцены раскрывает!

– Гвозди лучше с хорошим настроением заколачивать, чтоб не перекосило, – улыбнулся я.

– Чтоб не перекосило, надо опыт иметь! И только! – волновался Виктор.

– Разумеется, гвозди лучше с хорошим настроением заколачивать, – миролюбиво согласилась со мной Анна Игнатьевна.

– Особенно в гроб! – крикнул Виктор.

– Во что угодно, – мягко сказала ему Анна Игнатьевна. И обратилась ко мне. – Но в сцене иногда необходимо, чтобы гвоздь пошел криво, чтобы человек расплакался, может быть.

– Конечно, – согласился я. – И тогда будет написано: «Пошел налево с плохим настроением. Споткнулся по дороге и расплакался». Это важно и нужно, я согласен. Но почему эту рекомендацию насчет настроения нужно читать с какой-то особенной интонацией? Можете объяснить?

– Чтобы до тебя дошло лучше, – глухо сказал Виктор.

– Успокойтесь, – попросила его Анна Игнатьевна. – Вы ему ничего не докажете. Он вас провоцирует. Выпейте еще таблетку и продолжайте чтение.

Виктор молчал. Смотрел остановившимся взглядом в листочек. Взял бутылку, отхлебнул воды. Таблетку пить не стал. Анна Игнатьевна ждала терпеливо. Он поставил локти на стол, взялся ладонями за виски, точно отгородился от нас ладонями, и начал чтение глухим, невыразительным голосом:

Алексей входит в подъезд, отряхивается от снега. Направляется к лифту и приостанавливается. Возле лифта появился домик. Почти как настоящий. С большим стеклянными окошком, за которым уютно горит свет. Фанерные стены покрашены снаружи, и окраска имитирует кирпичную кладку. Так что домик в первую секунду кажется совершенно настоящим, основательным.

Алексей заглядывает в окошко. Кресло. Тумбочка с телевизором. Роза в глиняном горшке. Половичок на полу. Но людей в домике нет, хотя горит свет, и чайник электрический закипает.

Сафонова(за спиной Алексея). Здравствуйте, Николай.

Алексей от неожиданности вздрагивает и отшатывается от окошка.

Сафонова. Любуетесь? Я и сама любуюсь. То внутри посижу, то наружу выйду поглядеть. Так мне нравится, прямо так бы и жила здесь.

Алексей. Так это для вас домик соорудили? Значит, вы теперь у нас консьержка? С повышением. А полы теперь кто моет?

Сафонова. Полы мою по-прежнему. Деньги нельзя терять в моем положении.

Алексей. Рад за вас.

Алексей направляется к лифту, но Сафонова его останавливает.

Сафонова. У меня разговор к вам, Николай.

Алексей нажимает кнопку вызова лифта.

Алексей. Я спешу, извините.

Сафонова. Я вас надолго не задержу.