Чужая жизнь

И старину Москвы я узнала в Муроме. Мой маленький брат был с нами одно лето. Он просил меня почитать сказку перед сном, я читала: «…Петровский замок, мрачно он…», – отрывок из школьной хрестоматии для пятого класса. Мне нравилось повторять эти слова, а ему нравилось слушать, он засыпал под мой размеренный тихий голос, в темноте, на самом дне времен.

Ездила я в субботу вечером, чтобы утром в понедельник вернуться, успеть к первой паре. Не слишком часто, но ездила. В Муром – с московскими гостинцами, колбаса и конфеты, обратно – с бабушкиными, плюшки, которые я называла поцелуйчиками, варенье вишневое, соленые огурцы.

Итак, ноябрь. И поезд в Муром. Светлый плацкартный вагон.

Читать я не могла, меня укачивало за чтением, ехали мы уже давно, проводница разносила только что поспевший чай. Я разорвала бумажную обертку и бросила сахар в стакан, и стала помешивать и постукивать по твердому, неподдающемуся рафинаду. От стакана валил пар.

– Так что? – сказал мне строго молодой человек. – Будем знакомиться?

Он сидел напротив со своим чаем, но сахар бросать в него не спешил. Говорил он строго, но смотрел весело. Я чувствовала себя не слишком уютно, но на вопросы его отвечала.

– Как тебя зовут?

– Лена.

– И сколько же тебе, Лена, лет?

– Семнадцать.

– Давно живешь на свете. Куда едешь?

– К бабушке.

– А в Москве что?

– Учусь.

– Я тоже в Москве учусь. После армии. Заканчиваю, последний год, пишу диплом, распределение уже знаю, Урал. Поедешь со мной на Урал, Лена?

– Я на первом курсе пока.

– Это я понял. В общаге живешь?

– Да. У вас чай остынет.

– Говори мне «ты», Лена, а чай я горячий не люблю. Расскажи мне, что ты любишь.

– Мне выходить скоро.

Я вышла в Муроме, а он поехал дальше, в Казань. Забавно, я шла от вокзала к Казанке, так назывался наш район, а поезд уносил моего попутчика в Казань. А выезжали мы из Москвы с Казанского вокзала. Казанский Бермудский треугольник. И бумажная иконка Казанской Божьей Матери стояла у бабушки на буфете.

В декабре пришли холода. Выяснилось, что я выросла из купленного летом новенького зимнего пальто. Лет до двадцати я продолжала расти.

Еще не Новый год, но уже близко. Пахло не мандаринами, как в детстве всегда пахло под Новый год, но апельсинами. Их немерено завезли в магазинчик на Огородном, мы их брали и ели каждый день, апельсиновая зима была, со шкурками на полу, на подоконнике и даже в постели. Удивительно, только я не разлюбила ни вкус апельсинов, ни запах. Жили мы как в войну при затемнении. Страшно похолодало, ветер дул в наше окно. Щели мы забили, но ветер пробирался и пробирал, так что мы придумали завесить окно синим казенным одеялом, прибили к раме крохотными гвоздиками, которыми тогда забивали посылочные ящики. И стало теплее, хотя и без вида из окна.

Я читала на своей койке, включив лампу. Просунулась голова в дверь.

– Ленка, а тебя ищут.

Голова исчезла, вошел незнакомец, сказал строго:

– Здравствуй. У тебя ночь?

Я книгу закрыла.

– Здравствуйте.

– Мы на «ты».

Я смотрела неуверенно. Где-то я слышала его голос. Лицо казалось незнакомым.

– Ты меня не узнаешь, что ли? Тук-тук, тук-тук, – стучат колеса.

Парень из поезда?

– Узнаю, – сказала я осторожно.

– Ну и хорошо. Бокалы у вас есть? Или из стаканов будем пить?

И он поставил на стол шампанское. «Советское». Сладкое. Я его не любила.

У меня от шампанского болела голова, но отказаться я не решилась. Бокалов не было, как и стаканов, так что я достала чашки. Он тем временем обошел нашу комнатушку. Три койки, шкаф один на всех, стол у стены ближе к выходу, три тумбочки, три книжные полки. Шкаф у нас был развернут лицом в комнату, спиной к двери, он отгораживал что-то вроде прихожей.

Мы уселись за стол, и он вытянул пробку, бережно и осторожно. Я и не знала, что так можно, без грома и пальбы, с легким всего лишь хлопком и тонким вьющимся из горлышка дымком. И разливал он шампанское так же бережно и нежно, без пены.

– Давай, – сказал он. – До дна.

И проследил, как я пью.

– Ну вот, – заключил строго, – порозовела, оживилась.

– Вы написали диплом? – спросила я.

– На брудершафт с тобой, что ли, выпить?

– Нет, спасибо, я не хочу больше.

Мы помолчали. К стенке было приткнуто радио, и он нажал кнопку, радио что-то воскликнуло, но ничего не успело объяснить, он выключил. Спросил:

– Чья это картина на стене?

– Крамского. «Незнакомка». Репродукция.

– Я не про автора. Кто прикнопил?

– Девочка. – И я указала на койку этой девочки.

– Романтично, – сказал он. И, помолчав, спросил. – А где она?

– Дома. Она редко здесь ночует. Она в Московской области живет.

– Далеко?

– Загорский район.

– С ума сойти. Сколько же она на дорогу тратит? Зачем?

– Скучает по своим.

– Романтичная барышня. А вторая чем интересна?

– Стихи наизусть читает.

– Не может быть.

– Вот, например, в очереди стоит и читает, чтобы отвлечься. Не вслух, конечно.

– Романтичные барышни.

Помолчал, потрогал кнопку на радио, но не включил.

– Ну, а ты?

– Я в «Иллюзион» хожу.

– Что такое «Иллюзион»?

– Кинотеатр. Старое кино.

– Романтичные барышни, – повторил он в который уже раз. И налил нам в чашки еще шампанского.

– Я не хочу.