Чужая судьба

Темнота была наполнена тихим перезвоном золотых листочков, запахом земли и почему-то дождя. Звук получился чистый, свежий и, сплетаясь с запахом, приносил умиротворение. Таю казалось, будто он падал. Падал в темноту, но и одновременно чувствовал землю под спиной. Чувствовал все — землю, слабый ветер, ласку уходящих лучей света. Голова стала тяжелой и гулкой, тихая мелодия, тихий дождь. А откуда дождь? Впрочем какая разница — он есть. Вот он капает, падая на лицо, на тело, размывая землю под телом. Холодно, спокойно, тихо. Звон отдалился и исчез в дали, не слышась, а ощущаясь на краю сознания. Вода, вода, вода кругом, и он сам — это вода. Он падает дождем, течет рекой, бушует морем, стоит океаном. Поднимается паром и падет вновь — на землю. Он растворяется в месиве грязи. Он — это песок под ногами, глина в чьих то руках, падающие с гор камни, что погребают под собой живое существо. Странное такое — человек с синими волосами и красными глазами. «Прости, незнакомец». Кровь течет, красная как огонь. А он и есть огонь — бушующее пламя в недрах гор, горящий лес и тихое тепло одинокого костра. Костра, около которого ждут. Ждут того, кто не придет — его тепло растворяется в ночи, в воздухе таком чистом и сладком, в том, которым и является сейчас он. Он летит ветерком, бушует ураганом, убивает смерчем, бьет бураном, и снова летит ветром, петляя меж деревьев, слушая шепот их, шелест, смех тихий — как перезвон колокольчика. Не здесь — дальше, дальше, там, куда так спешит он. Смех звенит, дразня, зовя, обещая. Девушка. Странная: красный оттенок кожи, золото длинных волос, а глаза темны, точно бездна. И смех, что зовет, кружит голову.

— Иди сюда, вор. Отчего остановился ты?

Он бы пошел, но с девушкой рядом — мужчина. Высокий, красивый, статный, в костюме строгом, зеленом, но отчего-то босой. Её мужчина, видно сразу. Не господин, раб. Но из тех, что хуже господ — подойдешь к красавице — убьет.

— Что ж остановился, странник-вор? Мы ждем тебя.

— Я не вор, — его голос тих, он не звучит. Его голос, это дуновение ветра.

— Вор, пусть и поневоле. Вот супругу моему ты не понравился. Просил убить тебя, да брать двоих нехорошо, договор у нас.

— Ты бывало уже нарушала договор, — а вот голос мужчины это шорох листьев, да треск сучков. Тихий, грозный. Мрачный, как Лес нехоженый.

— Нарушала. И сейчас не побоялась бы. Да просили за тебя, вор. Просьбу выполню, но помни, по твоим же поверьям жизнь твоя принадлежит ей.

— Кому?

Сверкнуло золото, качнулась голова — сбоку промелькнула девушка, маленькая, верткая, гибкая, очень-очень красивая. Россыпь зеленых волос, глаза как изумруды граненые. Мелькнула девчушка и исчезла, не дав и разглядеть себя толком.

— Помни, кому принадлежишь, вор, не забывай. Забудешь, пожалеешь. А теперь — до свидания. Чувствую, встретимся еще. Все встретимся. И удачи, тебе странник — мне ты по нраву пришелся. Много дал — не жадный.

Мужчина кивнул лишь, да пропал. А девушка медленно таяла в наступающей темноте. Последним померкло золото волос.

— До свидания.

Принц Тайшат медленно открыл глаза. И застонал — тихо так.

* * *

Конрад стоял у окна, неотрывно смотря в сад. Створки были открыты и отнюдь не теплый ветер врывался в комнату, холодя находившихся в ней, растрепывая прически. Некоторые недовольно хмурились, но делать замечание королю не решался никто. Каждый понимал — монарх в дурном настроении, его сын погиб. Нет, возможно, конечно, и жив, да возможность больно мала. Скорбь короля разделяли немногие, однако были в этой комнате и те, кто так же наперекор логике и статистике продолжали надеяться. Впрочем, как раз у Конрада и могли быть причины для веры в лучшее. Именно это больше всего и беспокоило Флавия. Не то, чтобы его так уж пугал тот заговор, что брат замышлял, да все-таки не любил он Тайшата. Пусть молодой, пусть не слишком умный или опасный, но надоел уже со своей детской ненавистью. И почему отец привязан так именно к младшему?

— Ваше Величество, — мягко произнес гость. В его голосе слышался акцент, свойственный для всех Перворожденных. Сами они считали, что только так и правильно говорить, другие народы полагали, будто такое произношение добавляет речи плавности и мелодичности, но лично Флавия этот акцент раздражал всегда. Как впрочем, и большинства айранов. — Я думаю, что все-таки вам не следует так явно игнорировать традиции стран Захребетья. Вы не живете теперь обособленно, и следует думать о налаживании нормальных внешнеполитических отношений. А вам не удастся этого сделать, если по-прежнему будете отмахиваться от обязанностей, считающихся общепринятыми. Посылать на Фешские Игры всего лишь дипломата — это неуважение по отношению к остальным странам.

— Это всего только игры, — пренебрежительно сказал Флавий, поднося к губам бокал с терпким вином. Конрад так и не обернулся.