Чужая клятва

Повторив еще раз себе это «нет», киммериец пожал плечами, удивляясь тому, что собирался возражать Иаве. И ребенку ясно, что изначально право на жизнь имеют все, ибо дана она богами. Другое дело, как все сложится дальше, в какую сторону поведет человека…

— Кром — это мой бог, шемит, и не тебе его судить. У него своих дел полно, чтоб еще чужими заниматься… — счел нужным заступиться за Крома варвар. — И он не злобный старикашка, а справедливый и…

Он хотел добавить еще собственные измышления по поводу поведения богов, как тут новая мысль забрела по чистой случайности в голову Конана, но такая сложная и неоднозначная, что оформить ее он не смог; стараясь удержать ее в себе, запомнить, а потом уже с ней и разобраться, варвар сосредоточился, улавливая клочки чего-то интересного и непонятного, и совсем уже было поймал свою мысль за хвост, как тут шемит оглушительно чихнул, подняв клубок серой пыли, и все пропало. Голова киммерийца опустела — он сплюнул в досаде, оторвал крепкими зубами ломоть хлеба и начал остервенело жевать его, чувствуя, как подвывает желудок, в данный момент не менее пустой, чем голова. Иава и тут последовал его примеру. Солнце не успело и на локоть склониться к земле, а спутники уже благостно смотрели на мир сквозь полуопущенные веки, разморенные духотой и приятной сытостью.

Вяло потягивая из бутыли пиво, безвозмездно переданное им человеколюбивым хозяином постоялого двора, они не разговаривали — каждый ворошил в уме нечто личное, и прошлое и настоящее, а может, и будущее; каждому дальнейший путь представлялся по-своему. И если шемиту вряд ли была ясна цель их путешествия, то Конан, напротив, отлично знал и саму цель, и возможные средства ее достижения. Воспоминание о Мангельде все еще ранили его сердце, но уже совсем не так больно, как нынешним утром; чувства уступили место расчету — здесь варвар несомненно был в своей стихии. Мысленно он спустился с гор Кофа к границе Аргоса и Шема, мысленно миновал небольшие по территории, но опасные гланские топи, мысленно прошел равнину, за которой лежало величественное море Запада. Уяснив для себя мерзкую и подлую суть Гринсвельда, молодой киммериец предполагал, что на пути им еще встретятся некие препятствия и заранее отблагодарил за них Гориллу тем, что назвал его ослиной мочой и послал к Нергалу — его не могли испугать каверзы злобной обезьяны, пусть она даже обладает демонической сущностью. Все же что бы ни говорила Мангельда, а сражаться со всякой дрянью должен воин, а не храбрая маленькая девочка. А посему варвар хотя и укорял себя за необдуманное решение принять чужую клятву, но укорял слегка, потворствуя лишь расчетливой натуре своей. Вторая же сторона конавовой души требовала бурной, неспокойной жизни, такой, какой привык он еще в Шадизаре. И, вероятно, Гринсвельд способен устроить Конану такую жизнь — как и Конан ему…

Знакомые картины мелькнули перед сонными глазами варвара: лачуга Ши Шелама в воровском квартале «Пустынька», где он, Конан, провел немало времени, то сбывая Ловкачу Ши добычу, то выслушивая его доклад о следующем объекте охоты; бесценный петух купца Хирталамоса, на котором киммериец сумел неплохо подзаработать, И три прекрасных жены того же купца, с которыми он провел три чудесные ночи; затем узрел он пленника подлого мага Яры — некогда сильное, а после жалкое и уродливое существо, сотворенное в иных мирах иными богами — в башне Слона он избавил его от мук способом, отвратительным даже для него, чей меч порой не ведал жалости… Содрогнувшись, Конан отогнал прочь видения и вновь вернулся мыслями в настоящее. Он бросил взгляд на шемита — тот уже спал, умиротворенно сложив могучие руки на округлом тугом животе. Голову его с поредевшими уже и местами побелевшими жесткими волосами прикрывал подобно шлему большой зеленый лист, свалившийся на него невесть откуда еще в начале их совместной трапезы. Варвар усмехнулся — сейчас Иава был похож на гигантский гриб, поеденные червями особи коих видел он в диких лесах близ Рабирийских гор.