Чувства наизнанку (СИ)

И стыд все больше поджаривал меня изнутри!

— Вот же гад ползучий! Знает же, что тебе сейчас деньги позарез нужны, и все равно извращается!

— Извращается, — кивнула я и прихлебнула из бокала.

— Слушай, Тань, а может тебе плюнуть на все и уволиться, а?

— Гениально, Нин! И как я сама до этого не додумалась и правда? Только есть один нюанс. Малюсенький такой, — показала я соответствующий размер большим и указательным пальцами, — кредит ты за меня платить будешь?

— Мда, — поджала губы подруга, — за меня бы кто мои выплатил.

И на кухне после этих слов воцарилась практически гробовая тишина, нарушаемая только тиканьем часов на подоконнике, да мерным шумом вечернего мегаполиса за окном. Каждая из нас думала о своем. Нинка, наверное, о том, как ей катастрофически не везет на мужиков. А я о том, что мне во второй раз к ряду фортануло как утопленнику.

— Нинусь? — выдохнула я, — Что мы все обо мне, да обо мне. Ну, подумаешь, работа. Ну черт с ним, с этим Ханом проклятым. Ты лучше расскажи, как у тебя тут дела? Сколько мы с тобой не виделись, м-м?

И подруга вдруг встрепенулась, а потом залилась соловьем, рассказывая, что наконец-то вроде как встретила нормального парня и уже дважды сходила с ним на романтическое свидание. Я, конечно, же улыбалась в ответ на ее слова, а сама под столом отчаянно скрещивала за нее пальцы. Потому что, ах и ох, но сколько раз сидя на этой самой кухне, я слышала подобные восторженные рассказы, а вскоре услужливо подавала ей салфетки, когда она оплакивала очередного мудака.

Нинке было тридцать три, мне двадцать два, и один черт знает как так получилось, что мы сдружились. Но факт оставался фактом: она была одной из немногих, кого я считала близким человеком. Правда, даже ей я не могла открыться до конца, рискуя прийти к неутешительным для себя выводам.

Так и сидели мы на кухне, болтая обо всем, кроме сегодняшнего инцидента, а глубоко за полночь все-таки решили, что с нас хватит, и двинулись спать. Но перед тем, как лечь на разложенный и скрипучий диван-книжку, я впервые обратилась к подруге со странной просьбой:

— Нинусь, ты мне дай какую-нибудь пижамку, а?

— Пижамку? Нафига тебе пижамка, Сажина? На улице лето, жара вон какая, даже ночью шпарит. Да и ты всегда у меня в труселях спала и не выделывалась. Если так надо, то вон там в шкафу возьми какую-нибудь мою домашнюю футболку и дуй в постель. Пижамку ей, — хмыкнула Нинка.

А я еще раз отчаянно вздохнула.

Спать в трусах? Да я бы с радостью, если бы только они у меня были.

Были, да сплыли…

Таня

Подруга укладывается на свое привычное место у стенки и блаженно прикрывает глаза, а я все-таки топаю к шифоньеру и принимаюсь выискивать там какую-нибудь подходящую для своего случая одежонку. И нахожу — удлиненное домашнее платье. Радостно подхватываю его и несусь в ванную комнату, где тут же принимаюсь раздеваться.

Мда…

Одна нижняя пуговица на блузке все-таки выдрана с мясом, подвязки пояса для чулок испорчены, да и капрон дал стрелку после соприкосновения с его ремнем.

Ох…

Вспышка воспоминания окатывает меня сначала ледяной водой, а за ней сразу же кипятком. С ног до головы. Сначала остужает нервы, а затем вновь их раскаляет за считанные секунды.

Устала…

Тру подушечками пальцев глаза и присаживаюсь на край простой чугунной ванны. Тихо вздыхаю, а потом почти до крови прикусываю кончик языка. Сильно. Потому что на нем еще остался Его вкус, въелся в рецепторы, ввинтился и пророс корнями так, что уже ничем не вытравишь.

И как я могла допустить все это? Глупая гусыня…

Продолжаю раздеваться, веду плечами, позволяя соскользнуть с себя шелку белоснежной блузки. Перевожу взгляд на грудь, шиплю и почти в голос ругаюсь.

— Новый бюстгалтер, ну какого художника, а?

Снимаю с себя испорченное ажурное белье и недовольно поджимаю губы. Ну еще бы! Ведь разодрал такую красивую вещь, и все почем зря. У-у-у, ненавижу!

Скатываю с ног чулки и отстегиваю пояс — все это на мусорку. Бесит! Бесит неимоверно!!!

Остаюсь обнаженной и медленно веду взглядом по своему отражению в зеркале. На бедре обнаруживаю несколько маленьких синяков. Сзади на ягодице тоже. Подхожу ближе, приглядываюсь, а потом резко дергаю головой, не в силах больше смотреть на все эти отвратительные следы недавнего на меня посягательства.

Разворачиваюсь и резко кручу краны, а потом, не дожидаясь оптимальной температуры, встаю под упругие капли воды. Всхлипываю отчего-то, затем шлепаюсь на задницу, с ужасом понимая, что с губ срывается первый, но полный отчаяния стон. Еще минута безуспешных попыток, и я уже беззвучно плачу. Я умею — жизнь меня слишком часто пинала, чтобы я наконец-то освоила этот полезный навык.

Спустя десять минут я уже чувствую себя намного лучше. Не в норме, но из горла больше не рвутся эмоции. А потому я понимаю, что только сейчас смогу спокойно уснуть, больше не думая ни о чем, и особенно о глазах цвета стали. Выхожу из ванной, вытираюсь, надеваю на себя растянутое и видавшее лучшие времена домашнее платье-футболку и на цыпочках крадусь в комнату, где уже давно сладко спит подруга.