Чувства и вещи

Эти исторические анекдоты (анекдоты, потому что отражают нечто для сегодняшнего сознания курьезное) убедительнее трактатов гуманистов говорят о духовной атмосфере, в которой раскрывалось человеческое сердце при зарницах великой эпохи. Во всем этом было что-то театральное, но театральное в том высоком смысле, когда театр становится жизнью. Всю эпоху Возрождения можно увидеть в образе театра – театра как жизни, а наступившая за ней эпоха барокко это – жизнь как театр.

Бессмысленно устанавливать шкалу ценностей. Стили рождаются не людьми, хотя созидаются, разумеется, ими. Стиль – выражение духовной жизни народа и человечества в их непрестанном развитии.

Ренессанс – театр как жизнь.

Барокко – жизнь как театр.

Любопытно сопоставить конные памятники Ренессанса и барокко.

Это сопоставление в нашем повествовании тем оправдано, что мы помним: самым большим замыслом – трагически неосуществленным – Леонардо был конный памятник кондотьеру Франческо Сфорце. Но были осуществлены замыслы конных памятников Донателло и учителя Леонардо Верроккьо.

В конных памятниках Ренессанса всё целесообразно, содержательно изнутри. В конных памятниках барокко захватывают воображение пьедестал, величие позы, аллегории. Это более красиво и менее подлинно.

В жизни страшно оказаться под копытами коня кондотьера Ренессанса. Защищенней чувствуешь себя под сенью этой помпезной и нестрашной красоты барокко.

Если верить искусствоведам, то человечество в художественном развитии, начиная от наскальных рисунков на стенах пещер, все время что-то утрачивает. Мне кажется, что сами эти утраты говорят о неисчерпаемом богатстве человеческого духа, и не стоит чересчур строго относиться к той эпохе, которая в чем-то не соответствует нашему пониманию красоты или естественности.

В XIX веке, отмечает исследователь барокко Александр Клавдиевич Якимович, даже Стендаль и Буркхардт недоумевали, как могли мастера семнадцатого века создавать всерьез весь этот «дурной театр», эти балетные позы, актерские жесты, как они могли любить такую безвкусную и чрезмерную напыщенность, далекую и от благочестия, и от человеческого достоинства.

Но в том-то и дело, что в самом естестве барокко заложено актерство, театр, игра. Поэтому судить о его «искусственности» надо осторожно…

Ренессансу не удалось создать новый, более человечный мир. На излете его запылали костры инквизиции, за последним «актом» Ренессанса шел один из самых жестоких веков в истории человечества – век религиозных войн. Варфоломеевская ночь была пострашнее «Страшного суда» Микеланджело на потолке Сикстинской капеллы. Пока великие художники Испании Веласкес, Мурильо и Сурбаран писали на полотнах очаровательных женщин, очаровательных женщин в жизни вели в шутовских колпаках на костры.

Иногда кажется, что «красивейшее» барокко помпезно и меланхолично хоронило то, что было воскрешено и осознано как новорожденное в Ренессансе. Иногда кажется, что барокко – дитя разочарования, героическая попытка подняться над хаосом, в который перевоплотилась гармония, возвысить хаос до эстетической ценности. Иногда кажется, что театр как жизнь лучше жизни как театр.

Это казалось и Сент-Экзюпери, когда он тосковал в «искусственной» цивилизации XX века, в этом «технократическом барокко».

Стили меняются. А улица остается улицей, а повседневность остается повседневностью.

Культура не умирает.

1984–1985

Из записных книжек…

По-моему, самый захватывающий детектив – история человеческого духа, история человеческой мысли…

Сегодня я разложил на столе репродукции картин Боттичелли и Пикассо и долго думал о том, что тоска по совершенным формам, когда стало ясно, что они недостижимы, окончилась разрушением этих форм.

Никогда еще не было такого отъединения человека от жизни космической, как в наш век, называемый поверхностно и формально – космическим…

В век космоса космическое чувство ослаблено как никогда. Митя Карамазов, говоря о любви к жизни, почти дотла испепеляющей душу, о “клейких, клейких” листочках, которые ошеломляли его болью и любовью к жизни, был более космическим человеком, чем любой из пилотов, находящийся на космическом корабле многоразового использования.

Иногда люди вокруг меня обходятся без механизма, именуемого духовной жизнью. И может быть, именно это делает их сильными, непобедимыми. Чересчур тонкие, хрупкие «сооружения», выражаясь языком кибернетики, «менее вероятны», чем нехрупкие, и поэтому быстро ломаются при соприкосновении с миром.

Жертвуя обстоятельствами, мы выигрываем судьбу…

Может быть, свойство больших душ – чувствовать себя не обвиняемыми, а виноватыми…