Чума в Бреслау

Доктор Тугендхат сделал паузу, отложил сигару на край пепельницы и глубоко задумался. У него не было готовых фраз резюме статьи. Должно там быть негодование на полицию, которая проводит тайные махинации, а в своих рядах терпит черных овец, должно быть еще объяснение, что он сам проявляет все, руководствуясь заботой о том, чтобы граждане в свободной республике имели доступ к любой информации, должно быть еще несколько других намеков в адрес разных людей. Однако он не мог написать этого, потому что ему помешал в этом настойчивый звонок в двери. Он вульгарно выругался. Ведь он велел своему помощнику проводить всех посетителей! Этот болван иногда не делает это успешно. И так было наверняка в тот момент!

Он подошел к двери кабинета и увидел человека, которого очень хорошо знал еще с гимназических лет. Со дня знакомства, с того момента, как они оказались в одной комнате в интернате, Тугендхат его ненавидел. Ненависть эта росла день ото дня с каждым пинком, ударом и мукой, но не была мятежной, разрушительной и насильственной, скорее скрытой, плачущей и парализующей. В начале следующего учебного года выяснилось, что их снова разместили в одной комнате. Тугендхат холодно решил, что теперь наступит момент окончательного урегулирования и что он убьет своего мучителя. И когда наступила ночь, а Тугендхат вытащил нож, чтобы вонзить его в грудь, тогда его преследователь протянул руку и заставил ее поцеловать. Тугендхат сделал это. Он просто не видел другого выхода. Когда спустя годы он сказал своей умной и интеллигентной жене, известной спортивной журналистке, что его мучает в кошмарах «паралич ненависти», она не поняла. Он не сказал жене всей правды. Приезжий, после совместных лет в интернате, стал кем-то очень важным и при этом знал о некоторых делах Тугендхата, о которых он сам предпочел бы забыть.

Он отступил назад, чтобы позволить визитеру войти. Тот подошел к машинке, выкрутил из него листок и внимательно его прочитал. Двое его людей встали у дверей.

— Вы вовсе не хотите публиковать эту статью, дорогой доктор, — тихо сказал прибывший, — ни сегодня, ни никогда…

— У меня будет пустое место на первой странице, — выдохнул Тугендхат.

— Напишите, пожалуйста, о недавней отмене халифата в Турции, — улыбнулся мужчина. — Это гораздо интереснее, а вы отлично справитесь!

— Так точно, господин вице-президент полиции! — ответил Тугендхат.

Десять километров к югу от Бреслау, суббота 8 марта 1924 года, четверть часа до полуночи

Мок поправил постель на мягкой кровати, встроенной в арочный альков. Затем он распустил ленты, которые освободили два плюшевых полотна, висящих по обе стороны. Они опустились с легким шуршанием, отделяя спальную нишу от остального помещения. Несмотря на то что Мок провел в нем почти неделю, он не возражал бы, чтобы остаться тут как можно дольше. Каждая мысль покинуть это теплое и чистое место, оснащенное проточной водой, вызывала спазм в груди и провоцировала на громкие ругательства. Эта типичная просторная подсобка прислуга без окон, каких много в богатых дворцах, была самым удобным — до сих пор — помещением, занимаемым Мок. Ничто из прошлого не могло равняться с ней. Ни две маленькие каморки, заполненные зловонием пропитанной потом обуви и запахом костного клея, в которых маленький Эби и маленький Франци провели детство и юность, и которые — несмотря на все усилия их матери — не были ничем иным, как мрачной темницей со стенами, покрытыми грибком; ни чердак в Бреслау, занимаемый им в студенческие годы, который внушал отвращение дырявой крышей, сыростью и маленькими клопами, паразитами голубиных перьев; ни его первая и последняя своя квартира в Бреслау, на Плессерштрассе, бывшая мясная лавка с маленьким, узким этажом, где рядом с большой кафельной кухней теснились две кровати и стол с четырьмя стульями. Последнее его помещение с решетками, в котором он пробыл более полугода, вызвало бы на рынке недвижимости весьма умеренный интерес. Все эти помещения объединяло одно: нехватка воды и уборной.