Чума в Бреслау

— Приведи их обоих под окно «Варшавского двора». Громко крикни малышке, чтобы она успокоилась. Пусть ее мать сердится на тебя, пусть кричит, пусть говорит что-то вслух! Так, чтобы было слышно наверху. Сделаешь это, Курт?

— Так точно, — пробормотал Смолор и двинулся в сторону пролетки.

Мок вернулся в отель. Он вбежал наверх, ворвался в комнату и оставил дверь открытой. В номере пахло потом и было темно от папиросного дыма. Запах дешевого борделя, дешевого, гнусного трахания.

— А теперь будьте осторожны, — сказал Мок, наблюдая за реакцией скованных любовников на его слова. — Сейчас произойдет смена тона, смена изображения. Я больше не буду вежливым академиком, который говорит о Гомере, но я стану жестоким. Сейчас он будет есть у меня из рук.

Мок подошел к доктору Гольдману и понизил голос.

— Долго еще, коновал, ты будешь слушать эту старую подстилку? Овшивление, или твоя жена будет здесь через минуту!

— Только не это, пожалуйста! Все, только не это, — доктора Гольдмана дергали спазмы отчаяния, его голос поднялся, как пение кантора[32].

Мок подошел к окну и распахнул его настежь.

— Под окном твоя жена и дочь, понимаешь? Так что, мы делаем овшивление?

— Нет!!! — крикнул доктор. — Я не могу!!!

Мок высунул голову в окно и уловил брызги дождя. Потом спрятался обратно в комнату, достал из кармана костяной гребень и зачесал густые, влажные волны волос. Потом он услышал это. Быстрые шаги на лестнице. И тогда он увидел это. Десятилетняя девочка в берете и в светлом пальто. Цупица замахал руками, как крыльями ветряной мельницы, но девочка одним прыжком миновала неуклюжего клоуна и оказалась в комнате.

— Папочка, я услышала твой голос, — крикнула девочка, — мне уже надоело стоять на холоде с этим господином. Что ты делаешь, папочка?!

Мок бросил на кровать одеяло так, что она накрыла оба обнаженных тела. Она не закрыла же лица. Мужчины в комнате замерли. Женщина на кровати быстро пошевелила головой, а ее жирные волосы упали, закрывая лицо.

— Папочка, — воскликнула девочка, — почему ты голый? Почему бабушка голая?

Доктор Гольдман тихо плакал, женщина двигала головой вправо и влево, ударяясь висками о перекладины в изголовье, а Вирт и Цупица уставились тупо на Смолора и девчушку, являющуюся молодой копией той, которая теперь пыталась спрятать голову под одеяло без пододеяльника.

— Это называется еда из рук? — спросил Вирт, дал знак Цупице, и оба покинули комнату.

Мок отпустил тещу и зятя и тоже вышел, ведя за собой безвольную и ошарашенную девочку. Он не хотел своим присутствием портить семейную атмосферу.

Бреслау, четверг 25 октября 1923 года, десять вечера

Рядом с «Варшавским двором» было много забегаловок. Об одной из них Мок не имел ни малейшего представления, а все же попал в нее. Ведомый надежным инстинктом ищущего утешения, не простившись даже со своими людьми, он нажал на первую попавшуюся ручку какого-то подъезда, и — вместо лестничной клетки — он оказался в низком, темном царстве простых действий и несложных разговоров, где похмелья не существует. Задергивая толстую портьеру, которая должна была не допускать холодную и влажную осень в тесное нутро, наполненное густым дымом, он прекрасно знал, что через минуту забудет о шантаже в вонючем отеле и о уничижительных взглядах Вирта и Цупицы. После нескольких глубоких глотков забудет о унижении санитарного советника, доктора Гольдмана, и о воздействии его дочери на вид худых ягодиц отца и отчаянные попытки, которые предпринимал ее бабушка, чтобы спрятаться за редкими, гладкими от жира волосами. Через минуту он напьется воды из реки забвения, которая разлита по темно-зеленым закупоренным бутылкам с тиснеными названиями различных винокурен, известных очень хорошо одиноким алкогольным путникам.