Чума

— В феврале Михалко, брат Боголюбского, нынешний князь Торческий, Жиздором на Рось поставленный, поведёт торков на Смоленск. Шапки у них другие, не кыпчакские. А так-то… Всё что плохо лежит — ноги приделают, всё, что на виду стоит — ноги раздвинут. Тебе такое надо? Боголюбский примет выбор полусотни городов русских: себя — Великим Князем. Михалко, как узнает, перейдёт на его сторону. Со смоленцами пойдёт назад к Киеву. Как бы не с середины февраля в Вышгороде смоленские «потьмушники» ходить будут вольно. Могут прибрать. Или Катерину, или тебя. Тогда… на подвес под кнут. Будет хуже, чем когда вас под Вержавском об серебре пытали.

— Гос-споди! Да с чего меня сечь-пытать? Я ж не знаю ничего!

— Голова Дворцового Приказа Всеволжска очень много знает. И про дела, и про людей. Э-эх… Не пускать бы тебя. Но к кому другому Катерина не пойдёт. А на мне долг перед ней.

— Не пойму я: с Вышгорода идти нельзя, оставаться нельзя. А чего делать-то?

— Идти. Но не по Десне, а в Киев. Первого марта — Новый год. На другой день войско Боголюбского обложит город. Дня за три до того Жиздор с города сбежит. Оставит брата Ярослава, жену, семейство, дружину… И побежит собирать новое войско.

— Вва… Ваня. А ты откуда такое…? Ты… ну… ты пророк? Как Иезикииля?

— Ага. Чту ясно по свитку кожаному. Брось, Гапа, я не знаю. Я так думаю…

— Тебе Богородица… эта… озаряет?

— Факеншит! Гапа! Озаряет! Да, итить молотить, хреновастенько светит! Ладно. Через неделю Боголюбский возьмёт Киев. На щит.

— Да ну. Не может того быть! Киев лет сто никто на щит не брал.

— Как не сладка халва, а и она кончается. Когда войско берёт город, то… бабам с девками не сладко. Но не долго — день-три. Потом всякие… приключения заканчиваются. Можно и в подполе пересидеть. А главное… Я там буду. Найду и обороню.

— Пойдёшь? С Боголюбским?

Подобно Андрею, я не хотел идти к Киеву. И находил для того множество причин. Если суздальские да рязанские уйдёт, кто останется рубежи беречь? А вдруг эмир Ибрагим воевать надумает? — Хотя я знаю, что после «гаремного зеркала» и последующей смуты Булгария не может даже башкортов по степи гонять. А вдруг кыпчаки наскочат? — Пока Боняк ханом сидит — половцы ни на Всеволжские земли, ни на Рязанские не пойдут. А ежели новгородцы нападут? — Не «ежели» — нападут. Летом следующего года. Не на меня, а на Белозерье.

«Причин» я находил множество. Но возможности, которые открывались от участия в перемене власти на стороне победителя…

«Пёрышко сломало хребет верблюду». Присутствие в тех местах в это время Агафьи и Катерины, необходимость их защитить, оказалось таким «пёрышком».

— Пойду, Гапа. И на стены полезу. Чтобы поскорее вас найти да от всяких глупостников защитить.

— Ванечка! Хороший! Эта… а может мы с Катюхой какую пользу сделать сможем? Изнутри? А? Ну, там, воротников напоить, ворота открыть. А то — лестницу верёвочную скинуть. Как в Антиохии было. Трифа тут давеча книгу нам читала…

Социал-демократия, ить её. В смысле: кружки самообразования. Книжки, они, вишь, читают. А после соберутся и устроят… Революцию. Какую-какую. До какой додумаются.

— Не лезь ты в это дело. Голову на раз оторвут.

Вот так я её и испугал. Полезет. И на стены, воев высмотреть где сколько, и в башни воротные, и в казармы — дома, где пришлые отряды поставлены… Совсем нехорошо. Воин, который из смертного боя вышел или завтра в него идёт… не вполне адекватен. Когда смерть чудом мимо прошла — на многое в жизни смотришь иначе. И на женщин — тоже. А уж когда такие неадекваты толпой…

Словами её не остановить. Дело какое-нибудь придумать… Эдакое. Чтобы важное и без дурней толпами обочь.

— Есть у меня забота. Наиважнейшая. Я тебе сказал, что Жиздор, дня за три-пять до подхода войска к Киеву, из него сбежит. Он — Великий Князь. За него куча народа смертно биться будут. Ежели его… цап-царап… много меньше крови русской прольётся. В Киеве его не взять. На Волыни или на Роси, куда он побежит — тоже. А вот в дороге… Кабы я знал, когда он побежит, да каким путём — выскочил бы на дорогу и…

Несет меня лиса
За темные леса,
За быстрые реки,
За высокие горы…

И стало бы на Святой Руси одним петухом меньше.

Гапа ошеломленно смотрела на меня. Потом начала смеяться.

— А ты… ты выдь пораньше. Стань под стенами да кричи громко:

Люди бежали,
Орехов насыпали,
Куры-то клюют,
Петухам не дают…

Он головку в окошко и выставит:

— Ко-ко-ко! Как не дают?!

О-хо-хо! А-ха-ха! А ты его цап-царап — и в мешок. Ой-ёй… умора… Великого Князя… Ха-ха-ха… курохват уволок… ой же ты боже мой…

Я очень люблю смотреть как она смеётся. Последнее время это не часто бывает. Не так часто, как мне хотелось бы. Дела-заботы, положение начальницы, огромное и разнородное хозяйство. Но когда она заливается — мир светлеет. Я б в скоморохи пошёл. Просто чтобы чаще видеть её веселье.

Ещё сохраняя ответную улыбку на лице объяснил: