Чума

— Я уж было надумал монастырь приступом брать. После смотрю: тама стража не худая. Крови будет… Не, думаю, пущай Ваня сам решает. Может та девка уже и не… А?

— Спасибо Аким Яныч, за новость. И тебе, Добронрав, спасибо. Подумать надо.

Гапу трясло и колотило. Со стороны не видать, но я-то её знаю. Однако мы мирно довели посиделки до завершения, послушали множество походных историй, попрощались с гостями, поднялись в спальню…

— Ты! Ты ещё думать будешь?! Ты ж клялся-божился…!

Агафья перенимает дурные привычки. У Потани. Ухватила меня за грудки, прижала к стенке и трясёт. Не надо было её звать на обсуждение «глубины вспашки».

— Гапа, отпусти кафтан. Ничего я не клялся и не божился. Мне такое вовсе не свойственно. Лучше раздевайся да в постель.

— Нет! С тобой… с таким… Никогда!

— Нет так нет. Тогда — шагай в свою опочивальню, я ещё поработаю.

— Ты…! Ты меня выгоняешь…?!

— Не хочешь уходить — я сам. К Курту на половичок.

Она смотрела на меня совершенно потрясенно. Интересно — плакать будет?

Не-а, моя голова Дворцового приказа морщилась, но физиономия получалась не жалостливая, а презрительная. Выражающая всё большую степень омерзения.

— А ты, оказывается… А я тебе верила…

— Я тебе тоже. И продолжаю.

Осторожно снял её руки с отворотов кафтана.

— Я никогда не клянусь и не божусь. «Пусть будет ваше да — да, а нет — нет» — помнишь? Я обещал Катерине, что заберу её из монастыря. И от слов своих не отступлю.

— Ой, Ванечка! Я знала! Хорошенький, миленький! Ну не может «Зверь Лютый» своих людей в беде бросить! Всяк знает…

— Погоди ты. Сказано было давно, шесть лет прошло.

— Ты… ты передумал?!

— Факеншит! Что я думал и думаю — моё дело! Катерина тогда была девчушкой пятнадцати неполных годков. Битая, изнасилованная, осиротевшая, испуганная… Тогда она хотела у меня остаться, сейчас она взрослая женщина, прежние страхи и боли прошли, заросли. Я не знаю чего она сейчас хочет. Может, ей монастырская келья — самое желанное место? Что ты головой трясёшь? Ты тут жила, ты к этой суете привыкла. У тебя и характер такой — для многолюдства. А какая она стала…

— А надо спросить!

— Да как же спросить-то, если вон, Долбонлав только имя моё назвал, а она сразу убежала?

Агафья широко разулыбалась, шутливо стукнула меня перстами в лоб.

— Экий ты, Ваня… в себе не уверенный. В голове-то есть, а в сердце… Не понимаешь ты женскую душу. После стольких-то лет надежды да любви безответной, вдруг… Ладно, пойду я.

Гапа начала деловита заматывать платок. А я, несколько ошалев от её решительности, спросил:

— Куда?

— В Киев. Спросить. Коли ты сам не решаешься.

«Кто хочет — ищет возможности, кто не хочет — ищет причины».

Мда… вот, не глядя, изменил человека. Просто… присутствием в её жизни. Она-то и раньше не была нюней. Но «место своё знала». Место рабыни. И теперь знает. Только место другое. За эти годы, имея в руках немалую власть, необходимость каждый день решать за себя и за других, она окрепла душой.

— Погоди. Подумать же надо.

— А чего тут думать? Катюшу спросить? — Кроме как со мной она ни с кем говорить не будет. Значит, мне идти в Вышгород.

Мне очень не хотелось отпускать Агафью. А ну как её там схватят? Те же смоленские «потьмушники». Или волынские цапнут. Да начнут спрашивать о делах моих, о Всеволжске. А Голова Приказа… много чего знает. Тут куча дел каждый день, которые без неё… Да и просто — не хочу.

«…кто не хочет — ищет причины».

— Никуда ты не пойдёшь. Через неделю-полторы — ледостав. Будешь месяц сидеть у реки, да локти грызть.

Да, погода — это причина. Гапа недоверчиво меня рассматривала. Ваня, ей врать нельзя, она лжу за версту чует. А утратить её доверие… большая глупость.

— Ещё. Война грядёт.

— Ты чего, Акима наслушался? Так ему, вояке с печки, только бы про войну…

— Сядь. Через неделю — ледостав. Через месяц-полтора станет санный путь. По нему из Киева в Рязань прибежит Владимир Мстиславович. Прозвище: Последыш. Последний сын Мстислава Великого. По закону, «по лествице», ему быть Великим Князем после Ростика. Но сел Жиздор. Племянник его, следующее, младшее колено Рюриковичей. Последыш разругался с Жиздором и прибежит к Живчику. Они вместе поедут во Владимир к Боголюбскому. С той стороны прискачет кто-нибудь из смоленских князей. Им деваться некуда, Аким верно говорит: зажмут Смоленск с севера и с юга, с Киева и с Новгорода. Будут смоленские слёзно просить Боголюбского помочь. Будут звать его на Великое Княжение, на войну с «хищником киевским».

— И чего? И Андрей пойдёт? Ему ж дела киевские…

— Да. Противны. До рвоты. Но — пойдёт. Иначе — смоленских побьют, за суздальских примутся.

— Но ведь можно кого другого…

— Нет людей, Гапа. Виноват: нет князей. Гожих. Боголюбскому хоть как-то в плечо — нет другого. А дурость да слабость на киевский стол сажать — ещё хуже будет.

— Значит, война. Гос-споди… Ваня, а с чего оно началось? Может как-то… ну… помирятся?