Читаем Чукчи. Том I полностью

Talo остался жить у своих родственников. На следующий год он предпринял отважный набег на землю Tanŋ'ов. Он перебил народ, забрал пятнадцать стад и восемьдесят молодых работников. Однажды ночью он пришел к своему тестю. «Я хочу тебе что-то сказать, — заявил старик. — Возьми свою жену и увези ее с собой. Что касается нас, лучше убей нас копьем. Мы слишком стары для того, чтобы уйти с родной земли и привыкать к обычаям чужого племени». Talo убил стариков и оставил их на месте, вместе с шатром и имуществом.

Другая часть этого интересного рассказа, также очень характерная, будет приведена в одной из следующих глав.

В рассказе о Jəkunnin (Павлуцкий), где описывается война чукоч с русскими казаками, в битве участвует также приемный сын Jəkunnin. Юноша бился вместе с отцом и был тяжело ранен, по другим вариантам — убит. Тогда Jəkunnin, лишенный помощи своего сына, был взят в плен и замучен озлобленными чукчами[164]. По некоторым вариантам сын Jəkunnin является приемышем из племени чуванцев.

<p>ДОБРОВОЛЬНАЯ СМЕРТЬ</p>

Добровольная смерть — обычное явление среди чукоч. Человек, желающий умереть, заявляет об этом другу или родственнику, и тот должен исполнить его просьбу. Мне известно два десятка случаев добровольной смерти, имевших место во время моего пребывания среди чукоч. Однажды, летом, когда я был на Мариинском Посту, туда прибыла с торговыми целями кожаная байдара с Телькепской тундры. Один из приехавших после посещения русской казармы почувствовал боль в желудке. Ночью боль усилилась настолько, что он потребовал, чтобы его убили. Его спутники исполнили его желание.

Из всего сказанного видно, что поводом к добровольной смерти стариков служит отнюдь не недостаток хорошего отношения к ним со стороны родственников, а скорее тяжелые условия их жизни. Эти условия делают жизнь совершенно невыносимой для каждого, кто не способен заботиться о себе. Не только старики прибегают к добровольной смерти, но также и многие страдающие какой-нибудь тяжелой болезнью. Число таких больных, умирающих добровольной смертью, не меньше, чем число стариков.

Положение больных, слабых людей действительно очень тяжело, независимо от того, молоды они или стары. В западной Колымской тундре я встретил человека по имени Anьqaj. Ему было меньше тридцати лет. За три года до этого его разбил паралич, и хотя он частично поправился, но остался слабоумным. Я встретил его в феврале. Было холодно и ветрено. Чукчи западной тундры не имеют «зимников» и круглый год кочуют с обычными шатрами. Так же жила и семья Anьqaj. Мы приехали к ним как раз во время установки шатра. Женщины только что начали разгружать нарты. Шатер мог быть готов только поздно вечером. Anьqaj лежал на снегу. Похоже было, что это лежит просто куча тряпья. Его жена положила ему под голову мешок с рухлядью, но мешок был короткий и круглый, его голова тотчас же снова скатилась на снег. Шапка свалилась у него с головы и ветер набивал тонким сухим снегом его волосы. Мороз был настолько силен, что даже чукчам приходилось все время двигаться, чтобы не застыть. Anьqaj лежал совершенно неподвижно. Я перехватил его взгляд, слабый и тусклый, он выражал глубокое страдание, в нем было что-то похожее на взгляд умирающего животного.

Другой памятной мне трагической фигурой была женщина лет сорока. Она страдала болезнью легких. Я провел дня два в ее стойбище на Сухом Анюе. В молодости она была очень энергична, как говорят чукчи: «хорошая вытряхальщица шатра». Даже и теперь она всячески старалась быть чем-нибудь полезной, принимаясь за все тяжелые женские работы, но это плохо ей удавалось. Ее шатер был очень грязен, внутренний полог совсем отсырел, сама она была покрыта грязью и копотью. Она беспрерывно возилась с котлами и сковородами в едком дыму костра, топливом для которого служила жесткая тундровая сланка[165]. Время от времени она начинала глухо и продолжительно кашлять. Она кашляла, стоя на снегу, топая ногами и сжимая руками грудь. Когда припадок кашля проходил, она принималась проклинать свою судьбу, болезнь и всю свою жизнь. Ее лицо, и без того черное от сажи, чернело еще больше от злобы.

Причиной добровольной смерти часто является ярость, то особое чукотское нетерпение, которое упомянуто у Лоттери еще в 1765 году (см. стр. 25). Чукчи не способны бороться с болезнями и вообще с физическими и психическими страданиями. Они стараются как можно скорее избавиться от них, хотя бы ценой своей жизни. Ajŋanwat рассказывал мне, как несколько лет тому назад его сосед по стойбищу, по имени «Маленькая ложка», потребовал чтобы его убили. «Он часто ссорился с женой, потому что у них были очень плохие сыновья. Благодаря частым ссорам у него появилось желание умереть. Однажды его жена и старший сын снова затеяли с ним ссору. Тогда он потребовал, чтобы его убили»[166].

Перейти на страницу:

Похожие книги

Эра Меркурия
Эра Меркурия

«Современная эра - еврейская эра, а двадцатый век - еврейский век», утверждает автор. Книга известного историка, профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина объясняет причины поразительного успеха и уникальной уязвимости евреев в современном мире; рассматривает марксизм и фрейдизм как попытки решения еврейского вопроса; анализирует превращение геноцида евреев во всемирный символ абсолютного зла; прослеживает историю еврейской революции в недрах революции русской и описывает три паломничества, последовавших за распадом российской черты оседлости и олицетворяющих три пути развития современного общества: в Соединенные Штаты, оплот бескомпромиссного либерализма; в Палестину, Землю Обетованную радикального национализма; в города СССР, свободные и от либерализма, и от племенной исключительности. Значительная часть книги посвящена советскому выбору - выбору, который начался с наибольшего успеха и обернулся наибольшим разочарованием.Эксцентричная книга, которая приводит в восхищение и порой в сладостную ярость... Почти на каждой странице — поразительные факты и интерпретации... Книга Слёзкина — одна из самых оригинальных и интеллектуально провоцирующих книг о еврейской культуре за многие годы.Publishers WeeklyНайти бесстрашную, оригинальную, крупномасштабную историческую работу в наш век узкой специализации - не просто замечательное событие. Это почти сенсация. Именно такова книга профессора Калифорнийского университета в Беркли Юрия Слёзкина...Los Angeles TimesВажная, провоцирующая и блестящая книга... Она поражает невероятной эрудицией, литературным изяществом и, самое главное, большими идеями.The Jewish Journal (Los Angeles)

Юрий Львович Слёзкин

Культурология