Чудодей

Ротмистр передернул плечами, словно именно в это мгновение по-настоящему надел френч. Его взгляд упал на воробья-вахмистра. Он попросил его распорядиться, чтобы из буфета принесли коньяку с перцем. Вахмистр услужливо выскользнул за дверь. Ротмистр уперся руками в стол и стал раскачиваться на стуле.

— Итак, значит, вы не знали, что это были евреи?

Роллинг отвечал двусмысленно:

— Так точно!

Станислаус потел. Ротмистр откинулся на стуле, но сохранял равновесие. В его глазах блеснули огоньки и сразу же снова угасли.

— Разве вы не читаете газет?

— Никак нет! — ответил дрожавшим Вайсблат, и он не соврал.

Вахмистр вернулся.

— Придется вас наказать! — заорал ротмистр. — Вы не читаете газет? Вот как! Ну что ж, ладно. Кррругом!

Обвиняемые повернулись. Вайсблат споткнулся о половицу. Он пошатнулся и стукнулся об стену. Вахмистр подозвал его. Ротмистр писал что-то на полях бумаги.

Наказания были не слишком суровы. Станислаус должен был в течение недели после дневной работы на кухне ночами участвовать в патрулях. Роллингу, который говорил за всех, на месяц запрещались увольнения из казармы, а по ночам он должен был убирать офицерское собрание. Вайсблату — на две недели внеочередные наряды по конюшне. Неужто у ротмистра фон Клеефельда под его корсетом все же билось настоящее сердце?

Ночь. Уже пробило одиннадцать. Снег скрипел под копытами. За каким-то окном надрывался грудной ребенок. Станислаус и Тео Крафтчек ехали верхом. На серых рукавах их шинелей мерцали белые повязки, на которых черными траурными буквами было напечатано: «Патруль». Эти холщовые нарукавные повязки излучали огромную власть. Станислаус и Крафтчек не думали о той мощи, которая, проистекая от их нарукавников, впустую выливалась в ночь. Крафтчек подъехал к витрине и достал зажигалку. Он глядел на товары в витрине кондитерской. От этих мест до деревни Крафтчека было не более семидесяти пяти километров. Там осталась его жена в опустошенной лавке: она ждала его, ждала сахару и все грядущие богатства Великой Германской империи. Крафтчек повернул коня к Станислаусу, который ехал сзади.

— Так как же мы — победим или нет?

Станислаус, объезжая вокруг старинного фонтана на рыночной площади, думал о Лилиан. В кармане его френча похрустывало письмо, в котором говорилось о предстоящей свадьбе.

— Так как же мы все-таки, победим или нет? — Крафтчек не хотел отставать.

— Дд-да, — сказал Станислаус.

— Тогда нужно бы везде пообещать торговцам, что будет больше сахара.

Из переулка послышался тяжелый топот. Кто-то топал, видимо сбивая с башмаков снег. Они прислушались. Победитель Крафтчек стал бледнеть.

— Что, если это партизан, какой-нибудь дикарь? — прошептал он.

Снова послышалось топанье.

Крафтчек тронул коня и отъехал за фонтан. Станислаус двинулся в сторону переулка.

— Не хочу я иметь дела с этими партизанами, — хныкал Крафтчек. В это мгновение его конь заржал.

— Божья матерь, помоги! — Крафтчек бил коня хлыстом между ушами. Из переулка, топоча, вышел человек. Крафтчек распластался на спине коня. Неизвестный, выйдя на свет, оказался довольно полным человеком. Он разговаривал сам с собой.

— Слышишь, он зовет остальных, — шептал Крафтчек.

Станислаус подъехал к прохожему. Это оказался монах.

Он упал на колени перед конем Станислауса. А конь обнюхивал внезапно уменьшившегося человека.

— Пощадите, господин офицер, — Скулил монах. И начал молиться маслянистым голосом — «Слава в вышних…»

Тогда и Крафтчек подъехал поближе. Коленопреклоненного монаха бояться не приходилось. Монах протянул к нему руки.

— Прошу прощения, господин капитан.

Крафтчек ничего не имел против того, чтобы его, восседающего на высоком коне, именовали капитаном. Он спросил начальственно-скрипучим голосом:

— Священник?

— Меня призвали к умирающему. Святое помазание, ваша милость.

— Потом хлебнули по маленькой, достопочтеннейший, не так ли? — спросил Крафтчек все так же строго, как подобает прусскому вояке.

— Была поднесена бутылочка, господин капитан, одна только, чтобы придать мужества на дорогу. — Монах снял с руки четки, поцеловал распятие и протянул их Крафтчеку.

И тут раскрылась католическая часть сердца Крафтчека.

— Дайте мне амулет, ваше преподобие, такой амулет, чтобы меня никакая пуля не брала.

Монах стал бормотать молитвы над четками. Над рыночной площадью разносился крик больного ребенка. Статуи на фонтане — обнаженный мальчик и девочка с букетом — казалось, покряхтывают под тяжестью снега.

— Где живете? — Крафтчек прикоснулся к плечу молившегося монаха. Тот испуганно вздрогнул.

Потом они проводили шатавшегося монаха до границы участка их патрулирования. Крафтчек нацепил четки на грудь, как орден. В конце участка он несколько раз истово поцеловал монаха, и они оба всплакнули.

Станислаус и Крафтчек ехали назад.

— А что, если другой патруль захватит твоего монаха? — спросил Станислаус.

— Его защищает господь. Иначе он не встретил бы нас.

— А что, если он расскажет, как мы его отпустили?

Крафтчек перекрестился и ощупал свой пуленепроницаемый амулет.

— Да, с отечеством шутки плохи. Оно еще может тебе за доброе дело надавать пинков в задницу.