Чудодей

— Обручение, говорите? — опять начал Станислаус. — Это вам Марлен сказала?

— Вот уж скоро три недели, как моряк, которого вы знаете, не показывается в церкви, а еще через три недели уже всем будет заметно… Что вы сказали? Марлен? Нет, она про обручение ничего не говорила. Госпожа пасторша мне сказала: «Дело в том, что мой муж сам нашел этого юношу, будущего своего коллегу, нашел для Марлен». Да, так сказала госпожа пасторша. Но я тут все болтаю с вами и болтаю. Дай Бог вам здоровья. Каждый несет свою ношу.

Доверенное лицо, старший подмастерье, был добр к ученикам. Никакой муштры и в помине не было. Он сам долго ощущал на себе давящую руку мастера и потому не хотел сразу же гнуть к земле себе подобных. Но те, для кого он играл роль мастера, не были в нем твердо уверены, хоть он и повернул дело к лучшему.

А тут еще новоиспеченный подмастерье Станислаус! Старший мастер пожал ему руку. И в эту руку Станислаус вложил скопленные за последние месяцы ученические гроши:

— В знак благодарности опытным мастерам корпорации, и пусть они выпьют за здоровье нового подмастерья!

Станислаусу пришлось занять деньги у своих соучеников, чтобы и для них устроить небольшую попойку. Людмила добавила к этому кое-что из кассы. Из этого явствовало, что она не станет скаредничать, когда речь идет о таком человеке, как Станислаус.

За столом, на котором недавно лежал отравившийся газом мастер, теперь звенели пивные кружки и рюмки со шнапсом.

— За здоровье нашего Станислауса, благородного устроителя этого праздника?

Станислаус поклонился:

— За здоровье всех учеников на всем свете, за тех, с кого дерут три шкуры!

Этот незаметный вроде бы Станислаус показал себя тут отличнейшим оратором.

— Браво! — воскликнул один из учеников. — Ты должен присоединиться к юным социал-демократам!

Станислаус пропустил это мимо ушей. Он уже вошел в раж. Пиво и шнапс сообщали крылья его словам. Он говорил о том, что верблюды ценятся дороже, что их больше любят, чем учеников пекаря. Сплошь какие-то непонятные вещи. Товарищи его решили — пусть себе говорит. Попробуй пойми этого Станислауса! Он не только изнасиловал дочку пастора, но его иной раз можно застать за чтением книжек. Он сам, по доброй воле, принимает эту муку, никакой учитель его не заставляет. А Станислаус все взвинчивал себя. Он даже вытащил из-за пазухи исписанную бумагу. Все ученики слышали, что это какие-то стихи, вроде как в хрестоматии.

Стихи оказались длинными. Длинными, как нескончаемая песня о литье колоколов, что помещена в хрестоматии, за нее им не раз доставались колотушки. Станислаус читал, все больше воспламеняясь, и под конец поднял руки, как для присяги. Оберточная бумага, на которой были написаны стихи, упала на пол, словно увядший лист с дерева.

…Будут пялить глаза и дивиться

те, кто грамотой ныне кичится.

Сам Иисус проклинал грамотеев,

нашей горькой земли лиходеев!

— Аминь! — произнес один из учеников, когда Станислаус наконец сел на место.

Старший подмастерье сказал с восторгом:

— Да ты же можешь написать стихи для витрины. Мы теперь печем «докторский» хлеб для диабетиков. И надо его хорошенько разрекламировать.

Станислаус захотел попробовать:

— Ты не бойся диабета, коль нужна тебе диета — есть у Клунча новый хлеб… или что-то в этом роде.

Старший подмастерье остался недоволен.

— Но ведь Клунч-то помер. Теперь дела ведутся от моего имени, — заявил он.

Пирушка окончилась песнями и танцами. Пели на все голоса, во всех тональностях. Ученики кружились по кухне, ветер танца трепал их фартуки. «Мой попугай не ест крутых яичек…» и «О донна Клара…». Кружение, визг, саксофон и приглушенные звуки трубы. Кто во что горазд!

Людмила довела Станислауса до кровати, он едва держался на ногах. Она заботилась о нем как родная мать. Голова у Станислауса шла кругом. Пиво и шнапс еще туда-сюда. Но танцы!

И у Людмилы с головой тоже было неладно, так как она привела Станислауса не в его каморку, а в свою комнатушку.

Станислаус плюхнулся на дорожную корзину Людмилы. Корзина затрещала.

— Это, как я вижу, не моя комната.

— Нет, — сказала Людмила, — но ты должен меня защитить. Вот уже две ночи мне является труп хозяина. Как будто я что-то упустила во время похорон…

Станислаус решил остаться сидеть на корзине. Пусть только этот призрак явится! Он стал искать палку. Не найдя, он взял Людмилин зонтик.

— Добро пожаловать!

Станислаус имел в виду других призраков, тех, что под хмельком.

Не успела Людмила юркнуть в постель, как Станислаус заснул, сидя на ее корзине.

— Станислаус! Станислаус!

Он испугался:

— Что? Труп явился?

— Если ты будешь там сидеть, ты никогда его не поймаешь. Он является ко мне в постель.

— Ты что, с хозяином путалась, Людмила?

— Да так, только чуть-чуть. Я как-то пришла, а он такой грустный. Это было ночью, перед его смертью. Он лежал тут и плакал. Я погладила его. Он был мне благодарен. А что мне было делать?

— Да, Людмила, ты со всеми так добра…

— Моя мама говорила, что во мне пропадает сестра милосердия.

— Скажи, Людмила, ты была когда-нибудь в комнате пастора?

— А что мне там делать?