Чудодей

Из-за поворота показалась группа горожан, какое-то взъерошенное семейство с детской коляской. Оно как потоком залило ссорящихся и разнесло в разные стороны двоих, когда-то любивших друг друга. Студент воспользовался возможностью унести ноги. Марлен семенила сзади. В руках у нее был пакет, который она несла, словно детское приданое на крестинах. Станислаус отскочил в кусты и бросился бежать по парковой лужайке.

— Тут бегать запрещено! — крикнул толстяк из взъерошенного семейства.

Станислаус взмахнул желтой тростью студента. Он готов был избить толстяка.

Этой ночью Станислаус думал то о возвышенной мести, то о смерти. Он жаждал немедленной, сию минуту, смерти. Может быть, Марлен, стоя у его гроба, поймет, как она с ним поступила. Может быть, даже сам пастор будет в растерянности стоять у его гроба: «Это и есть тот самый пекарь?» — «Да, отец, тот самый. И кстати, он вовсе не хотел меня соблазнять. Он просто целовал меня, а я целовала его. То были небесные поцелуи. Он ведь был поэтом». И Марлен протянет пастору стихи Станислауса. Господин пастор, растроганный, начнет их читать. И вдруг сорвет с головы свою шапочку и в клочья раздерет свою рясу. «О горе мне, я вогнал в гроб юного поэта! Ах я злосчастный!» — «Отец, самый страшный грех на мне! — скажет Марлен. — И уже никогда ни один мужчина не поцелует меня!»

25

Станислаус увидит покойника, отравившегося газом, избавится от жажды смерти и не сможет понять, в чем смысл призраков.

К утру понедельника жажда смерти развеялась в прах. При первом проблеске дня Станислаус вылез из своей каморки. Вечером он ничего не ел, и теперь голод терзал его сильнее, чем обида. Он спустился в кухню. В нос ему ударил запах светильного газа. Он отпрянул. Но не из-за запаха газа. На кухонном столе лежал труп его хозяина со сжатыми кулаками. На голове мастера Клунча был привезенный им с войны стальной шлем. Он был в мундире «Стального шлема», с погонами лейтенанта, в белых перчатках и при сабле. Вице-фельдфебель Клунч сам себя повысил в звании, так сказать — во многих отношениях. Одна из его кривых ног свесилась со стола. Вокруг стола были набросаны цветы и еловые ветки. Да еще шипел газовый кран, все шипел и шипел, как будто должен был отравить газом весь мир.

Вот, значит, как выглядит смерть. Станислаус вздрогнул. Он больше не желал себе смерти. Тут все было кончено, раз и навсегда. Бледное лицо мастера и белый кухонный потолок безмолвно и мертво смотрели друг на друга.

Станислаус забарабанил в дверь хозяйки. В ответ ни звука. Он помчался к Людмиле. Она еще спала. Он стал трясти ее.

— Ты пришел! — сказала она спросонья.

Станислаус давился слезами жалости к себе. Значит, еще не весь мир отвергает его. Вот лежит человек и ждет его.

— Людмила, хозяин…

— Что он хочет?

— Он умер.

Людмила подняла голову:

— Это правда, Станислаус?

— Да я не я буду, мастер умер, а хозяйка где-то шляется, час от часу не легче!

Людмила вскочила с постели. Она была совсем голая. И нисколько не стеснялась Станислауса. Она искала свои очки.

— Смотри, я только с лица некрасивая!

Станислаус это видел, но разве сейчас время? Он бросился будить других учеников.

Никто не причитал над покойником в доме Клунчей. Да и кому было причитать? Ученикам, что ли, этим рекрутам пекарни?

— Для него так даже лучше, — сказал представитель социал-демократической молодежи. — А то в один прекрасный день мы бы вышли на демонстрацию. И я не ручаюсь, что тогда с ним обошлись бы мягко.

Людмила тоже не знала, должна ли она стенать и плакать. В этом доме она никогда не была дома. Разве не сказал ей хозяин, что представлял ее себе более красивой? А хозяйка? Она так и не нашлась.

В тот день покупатели натыкались на запертые двери в лавку Клунча. Кислое тесто в квашнях перебродило и стало уже кислым как уксус. Тесто для булочек опало. Ученики сидели у печи и рассуждали о жизни и смерти:

— Когда кто-то умирает, надо открыть окно. А то даже его душа задохнется от газа.

— У него и души-то не было.

— Душа у любой селедки есть.

— У него даже намека на душу не было.

— Не греши!

— Сам ты грешишь! Делаешь что вздумается и вечно во что-нибудь влипаешь!

— Надо вести чистую жизнь!

— Чистую жизнь, по-моему, ведут только мотыльки, видел ты когда-нибудь мотылька на конском навозе?

— Да, мастер теперь на тот свет марширует. Уж там его помуштруют за все его прегрешения.

Станислаус держался в стороне.

— Я слыхал, ты вчера в парке прибил кого-то, не то доктора, не то ветеринара?

— Верблюда, — отвечал Станислаус.

— Говорят, он хочет подать на тебя в суд.

Станислаус не ответил.

— Говорят, ты должен перед ним извиниться.

Станислаус молчал.

Громкий стук в запертую дверь лавки. Прибыла криминальная полиция. Тут выяснилось, на что способна Людмила. Она улаживала все дела, а они обстояли довольно скверно.

Предварительное следствие показало, что хозяйка была похищена. Ее украл какой-то майор. А хозяйка в свою очередь захватила с собой всю имевшуюся наличность. Причем речь могла идти о совсем небольшой сумме — так, выручка от всего, что мастер с пятью учениками напекли за два-три дня.