Чудодей

За кулисами этой войны между врачом и командиром роты стоял Станислаус, чудодей. Он спас Вейсблатта при помощи одного из своих простейших чудес. С той поры как он разочаровал Роллинга, он был о себе дурного мнения: но тут он помог предотвратить злодеяние, спас поэта и еще не рожденную книгу. Он даже немного загордился собой, получив из лазарета весточку от Вейсблатта: «Сим объявляю тебя своим другом и спасителем».

Пивоварский поход командира роты Беетца был запрещен штабом полка. Беетца призвали к порядку. Войне нет дела до бесполезной пивоварской злобы. Солдатам стрелково-кавалерийского полка не суждено было попасть на карельский фронт. Так для чего же они торчат в этих лесах?

Всех облетела новость: планируется операция «Серебристая лиса». Это значит, что они пойдут на Швецию. Но на Швецию они все не шли и не шли. Может, шведский виноград оказался зелен для немецких лис? Они занимались строевой подготовкой, ждали, вновь занимались строевой подготовкой, а их «боевой дух» иссякал.

Отпускники, возвращавшиеся из Германии, шепотом сообщали верным товарищам, что военное счастье улыбается русским. Наспех сказанные слова подтверждали то, что казалось лишь слухами: «Невероятно суровая зима… Обморожения третьей степени… снег по грудь… Сталинград… попали в котел… генерал Паулюс… капитуляция… целая армия… отступаем, отступаем!»

«Лагерное бешенство» постигло не только Вейсблатта, и ротмистр Беетц уже готов был признать себя побежденным в битве с капитаном медицинской службы в карельских лесах.

24

Станислаус невольно заставляет Богоматерь явиться его товарищу Крафтчеку, а его друг Вейсблатт разъясняет ему, какие нужны условия для написания книги.

С приближением весны они опять снялись с места. Полк перебрасывали куда-то. Значит, война вспомнила о своих зачервивевших резервах?

Ночи были еще холодными. Солдаты лежали в просторном трюме корабля и согревались слухами:

— Везут в Германию…

— …теперь мы будем полком охраны в Берлине…

— …перебрасывают на юг Восточного фронта…

— …один Бог ведает…

— …может, Париж без нас соскучился…

Все еще было возможно, всякая надежда была правомерна.

В трюме мрак мешался со светом маленькой, забранной в решетку лампочки. Настроение было препоганое. Солдаты лежали на соломе, завернувшись в свои одеяла. Море было точно глубоко вспаханное поле, и их то возносило вверх ногами вперед, то швыряло вниз. Все то и дело бегали по железной лестнице на палубу и обратно. Они чуть не на четвереньках карабкались по лестнице, не замечая друг друга. Состояние их желудков было, так сказать, написано на их лицах.

Крафтчек сидел на корточках на соломе. Торс его покачивался в такт движению корабля.

— Если б нас везли в Германию, это б еще с полбеды, но ведь наш брат как червяк в сыре, тот ведь тоже не знает, может, нож уже занесен.

Станислаус смотрел на Крафтчека. И думал о Роллинге. Вот еще человек, который мог бы заменить ему отца, один пошел своей дорогой. И виноват был не Густав Гернгут и не Отто Роллинг, виноват был он сам. Он был слаб, слабый человек, как говорится — и вашим, и нашим. И ощущение, поднимавшееся из желудка, не придало ему сил. Почему ему самому не удалось хоть что-то написать об этой Элен из Парижа? Почему он должен ждать, покуда это сделает Вейсблатт? Вейсблатт проводил свои дни на больничной койке, рылся в груде своих мыслей и не писал ни строчки. Он ждал для этого лучших условий.

Крафтчек почувствовал на себе пристальный взгляд Станислауса и внушил себе, что должен заснуть. Он сам себя загипнотизировал, так как страстно желал хоть на миг заглянуть домой. Станислаус заметил состояние Крафтчека, лишь когда тот начал вполголоса причитать:

— Святая Матерь Божья на небе и на земле. Благослови того польского патера, который освятил мой амулет и защитил меня от пуль!

Прижав к груди молитвенно сложенные руки, Крафтчек обратил свой взор к лампочке на обитом железом потолке трюма. Тусклый свет ее, проникавший сквозь его веки, показался Крафтчеку спустившейся с небес Богоматерью.