Чудодей

— Мы резерв, неприкосновенный запас. Они все танками сделают. А кавалерия — это для парадов.

В комнатах казармы скрипели перья, шуршала бумага. Казалось, все до единого пишут заветы и завещания. Крафтчек передавал привет всем покупателям его мелочной лавки. «Если бы мы получили назад свои колонии, то с колониальными товарами в светлом будущем было бы гораздо лучше. Шоколад всегда идет хорошо, и на кофе с Божьей помощью можно неплохо заработать…»

Роллинг громадными буквами написал на почтовой бумаге: «Вы там, дома, держитесь. Делайте что можете. Мир еще не загнулся!»

Вонниг писал одному из братьев-маздакидов, спрашивая, не может ли тот позаботиться о его огороде. Пора уже высевать озимые сорта салата. Борющемуся народу нужны витамины. Все хорошо!

Вейсблатт писал длинное письмо своей матери. «Я вижу какую-то огромную дыру. Скачу туда. Это Ничто. Холод и тьма. Надо как-то свыкнуться с этой мыслью. Величие человека!»

Станислаус писал Паулю Пондерабилусу. Дело слишком далеко зашло. Он даже не поцеловал Лилиан. Когда они виделись, их разделяла колючая проволока. Так откуда же ребенок? Паулю Пондерабилусу лучше обратить свой взор на некоего могучего вахмистра Дуфте. Станислаус не хотел на чем-либо очень настаивать, но, вероятно, лучше было бы в этом направлении поискать отца внука Пауля Пондерабилуса — увы.

Станислаус перед вечерней зарей отнес это письмо в канцелярию в почтовый ящик. Ночь была теплой. В осеннем воздухе пахло весной. Небо усыпано тысячами звездных зерен, покой — какая там война и грохот пушек. В канцелярии пели с пьяной отвагой: «Вперед, голубые драгуны!..»

Шли дни. Все жили в ожидании: когда же трубный глас войны прозвучит в казармах? Это ожидание передавалось и лошадям в конюшнях. Они ощущали его в беспокойных руках всадников.

Маршнер получил из дому большой деревянный ящик. Он велел отнести его в каптерку. Аромат копченого мяса мешался с затхлым запахом солдатских кителей. Маршнер приготовил разные пакеты, большие и маленькие, и в сумерки сновал с ними взад-вперед. Ветчиной оделялись разные лица. Пакеты делались в зависимости от влиятельности того или иного лица. Не был забыт даже ротмистр фон Клеефельд. Ему достался самый большой пакет: фаршированный свиной желудок и копченая передняя ножка — больше, чем вахмистру Дуфте. Маршнер работал на свою судьбу.

Станислаус беседовал о времени с Фридрихом Ницше. Он старался стать истинным последователем этого бородача. А на его судьбу тем временем работали другие.

Его вызвали в канцелярию, к вахмистру Дуфте. Дуфте заставил себя ждать. В комнате рядом с канцелярией ротмистр фон Клеефельд обращался к унтер-офицерам. Человек, который для Станислауса был чуть ли не Богом, говорил скрипучим голосом, похожим на крик камышовки.

— При рекогносцировке плохо перерезали коммуникации! Тряпки! Выучка никудышная! Сообщения из верных источников: капитан фон Хатцфельд потерял две трети роты. Бои серьезнее, чем пишут в газетах. Железный крест первой степени. Хатцфельду! А вы хотите и дальше служить дома, в войсках по охране баб? Шагом марш!

Станислаус так живо все это воспринял, что отнес приказ «шагом марш» и к себе. Большими шагами он двинулся к двери. Ефрейтор окликнул его. Дверь соседней комнаты распахнулась.

— Смирно!

Ротмистр фон Клеефельд, воплощение благонадежности, испытанный боец, на негнущихся ногах прошел через канцелярию. Он не заметил дрожащего всем телом канцелярского ефрейтора. Не взглянул даже на окаменевшего Станислауса. Унтер-офицер распахивал перед ним двери. Казалось, ротмистр может таким манером, не пошевелив даже рукой, пройти сквозь стены.

Новая волна жестокости поднялась среди унтер-офицеров. И эта волна обрушилась на Станислауса. Один унтер-офицер счел, что рука его не так согнута, когда он отдает честь. Другому не понравилось, как завязаны тесемки у него на шее.

— Неряха! Вот из-за таких и приходится тут торчать в бабьих охранниках!

С каждым ругательством Станислаус словно бы становился меньше ростом. А тут еще в довершение всего явился вахмистр Дуфте. Тут бы Станислаусу стать не больше пылинки в солнечном луче, чтобы только чихни — а его уже и след простыл. Станислаусу пришлось пройти вместе с Дуфте в соседнюю комнату. Там на стенах висели карты и изображения раненых лошадей. Дуфте сел за большой стол. Станислаусу велено было сесть за один из маленьких столиков. Так они и сидели, как учитель и ученик. Дуфте изучал свои ногти. Это были острые, очень чистые ногти. Он спросил:

— Вы это сделали?

Станислаус вскочил.

— Мне не в чем сознаваться, господин вахмистр.

Ухмылка поползла по морщинистому лицу вахмистра снизу вверх.

— А раньше? Кто по профессии?

— Пекарь.

— Сидите! — Ухмылка исчезла. — Вам знакома некая Лилиан Пёшель?

— Знакома, господин вахмистр!

— Невеста, так сказать?

— Была невестой.

— Когда в последний раз?

— Не понял, господин вахмистр!

— Вы же с ней не цветочки рвали.

Станислаус покраснел.

— Год назад. Даже больше года.

— А ребенок?