Чудодей

Станислаус не все разобрал из того, что бормотал Гвидо. И к чему эта нагота? Неужто Бог не в состоянии разглядеть грешника сквозь обычную бумазейную рубаху? Гвидо возвел глаза к потолку и покосился на Станислауса. О, этот человек — мастер двойного взгляда! Надо же, он опять вскочил и бросился к своему соседу. Он сорвал со Станислауса одеяло:

— Молись! Молись со мной вместе, одному мне это не удастся! Искушение велико, человек мал!

Не успел еще Станислаус отложить свою книгу, как Гвидо и с него стащил рубашку. Столь преуспевший в изучении любви студент вскочил с постели и бухнулся на колени.

— Молись! — приказал Гвидо. — Моли Его, ведь это ты совращаешь меня на эту сумасшедшую любовь! — И он на коленях подвинулся ближе к Станислаусу. — Нет, нет, нет! Ты должен приблизиться к Нему с молитвой! Пока еще наши голоса достигают Его по отдельности!

Станислаусу стало противно. Он ощущал спиной волосатую грудь Гвидо. До чего же он отвратителен, этот неистовый раб Божий!

— Мы должны быть едины! Мы должны! Должны!

Спятил Гвидо, что ли? Станислаус вскочил, оттолкнул это стонущее чудовище и кинулся к двери, она оказалась заперта. А ключ был у Гвидо. Что этому ханже вздумалось? Станислаус бросился к окну, Гвидо его опередил. Так вот какую кару измыслил Господь для Станислауса! Он должен выдержать бой и с Гвидо, и с Богом одновременно. Он опять подскочил к двери и босой ногой саданул в нижнюю филенку. Шум, щепки — и дыра! Станислаус сумел ускользнуть!

Вот вам и книги о любви! Ни слова в них не говорилось о той гнусности, с которой подступался к нему Гвидо. Ах этот Гвидо! Наутро он не встал с постели и сказался хозяину больным. Станислаус купил себе рюкзак для белья и чемоданчик для книг.

— Ты заранее не предупредил, что уходишь. И уходишь ты, даже спасибо не сказавши. И потому я вынужден удержать причитающееся тебе недельное жалованье в возмещение ущерба, — сказал хозяин.

— Да удерживайте!

О эта золотозубая пасть!

— От тебя что, Гвидо чего-нибудь хотел?

— Он скотина!

— Я должен был тебе сказать — он сидел в тюрьме. А ты что, врезал ему под горячую руку? От этого-то он и заболел?

— Он свинья! — Станислаус утер глаза полой пиджака.

— Свинья, да, но зато постоянная и дешевая.

Станислаус собирал вещи в страшной спешке. Подаренные Гвидо туфли и рубашку он оставил на своей постели. Гвидо притворился спящим. Он лежал, повернувшись к стене. Из-под одеяла торчал его голый зад.

Внизу Станислауса перехватил хозяин:

— С продуктами на дорогу ничего не выйдет. А ты не спросишь, что теперь со мной будет?

Станислаус не подал руки золотозубому. Он вообразил себе, как поступил бы на его месте барон Альфонс: поклон, приветливая улыбка и — счастливо оставаться?

— Слушай, дружище! — Хозяин схватил Станислауса. — Если я не ошибаюсь, ты в приступе ярости сломал дверь. Три марки за починку, иначе я натравлю на тебя полицию!

И Станислаус позволил ему отнять у него деньги, отложенные на дорогу.

29 Станислаус видит бабочку в человеческом облике и попирает ногами дух смирения.

Счастье — оно как птица иволга. Человек вслушивается в ее сладостное пение, похожее на звуки флейты, но потом он хочет видеть и того, кто поет. Он встает на цыпочки, затаив дыхание, и приглядывается, но глаза его не находят в гуще ветвей чудную птицу.

А в другой раз человек оказывается там же, но без любопытства и страсти, и на нижней ветке сидит себе и чистит перышки птица иволга. Неужто это она, сладостная флейтистка? Сидит на ветке и ведет себя как все другие птицы.

Станислаус не торопился. Ответ от Марлен так и не пришел. В последнем письме, в этом вестнике желания, он послал ей и свой прощальный привет. Он перестал уже с болью и всерьез ждать ответа. Теперь в нем даже взыграла легкая гордость. Разве такой человек, как, например, барон Альфонс, стал бы из-за любви терять сон, разве позволил бы блохам беспокойства кусать себя целые дни?

Юный странник вытащил из кармана рюкзака свою трубку и закурил. С курением дело более или менее шло на лад. Только не надо набивать трубку плотно и доверху. Облачка табачного дыма плыли над травой в придорожной канаве, они сливались воедино и потом, растрепавшись, напоминали цветочные метелки. Веял легкий ветерок.

Станислаус забыл духоту пекарни. Тошнота прошла. Взмывали в небо и пели жаворонки. Нежно шелестела листва на деревьях. Великая музыка мира коснулась ушей странника:

Шум великий, ты снова звучишь во мне.
Я же музыку слушать хочу в тишине…

Он писал это на обратной стороне книжки «Искусство счастливой любви».