Чудодей

Времени у Станислауса было много. И он вполне мог сочинять стихи о Боге и божьей коровке. Он записал их огрызком карандаша на бумаге, в которую Эльзбет завернула ему бутерброды.

Брожу в пещере темной,
то — Господа рука.
Большая пыльная рука —
страна для малого жучка.

Потемки в Божьем кулаке,
это — мой мрак кромешный.
Я выбраться должен, покинуть свой плен!
Тут где-то сидит Марлен…

Станислаус стучался у дверей многих булочных. Колокольчики на дверях возвещали о его приходе. Один говорил «бимм», другой «бимм-баммм», а третий почти что выпевал хорал «гинг-гонг, гунг-ганг», а были такие, что звонили как будильники или брякали, как коровьи бубенцы. Все эти колокольчики вызывали из пекарни или из кухни хозяина или хозяйку в белом фартуке. В лавке покупатель!

Станислаус больше не просил работу. Он был еще далеко от города, где, как он знал, живет в заточении Марлен.

— С цеховым приветом!

— Ну?

— Странствующий подмастерье пекаря просит о вспомоществовании!

— Вспомоществование? Нет. Хочешь работать — пожалуйста.

Станислаус был поражен. Позабыв о Марлен, он сказал «да». Его провели в пекарню. Маленький лысый хозяин с полным золотых зубов ртом пошел ему навстречу:

— А ну подойди! Живо мыть руки! Фартук! Будешь отвешивать тесто для хлеба.

И мастер засеменил прочь. В дверях он обернулся. Сверкнули золотые зубы.

— Документы — только через три дня. А то еще удерешь нынче вечером. Писанины у меня не оберешься. Покупателей-то надо знать! О плате — в субботу!

Станислаус отвешивал тесто для хлеба. Из кладовой явился другой подмастерье. Из-под белого колпака выбивались курчавые черные волосы. Лицо у него было загорелое, а не белое, как обычно у пекарей. И аккуратно подбритые усики. Глаза его сверкали. Он посмотрел на Станислауса, прищурив один глаз, и кивнул ему:

— Как тебя сюда занесло, красавчик?

Станислаус скупо сообщил о себе.

Шли дни. Станислаус опять жил в каморке под крышей.

— Для начала, — сказал мастер, сверкнув золотыми зубами, — для начала надо выяснить, нет ли у тебя вшей. Знаю я вашего брата!

Шел дождь. Мутная дождевая вода просачивалась сквозь щели в черепице. Свеча с шипением гасла. Два вечера Станислаус потратил на то, чтобы заделать щели в крыше остатками теста. И теперь чердачная каморка была не столь уж убогим обиталищем. Станислаус немало над ней потрудился, всюду были видны результаты его трудов.

— Теперь тебе сюда нет хода, а? — сказал он дождю, стучавшему по крыше. Порыв ветра ответил ему: «Ууу! Ууу!» Дождь припустил сильнее. Станислаус устроился уютно, как птица в гнездышке.

Но не мог же он всегда говорить только с дождем. Бывали дни без дождя, и он сколотил себе полочку для трех своих книг. Полочка оказалась велика. Три книги выглядели на ней как-то сиротливо.

Покончив и с этим делом, он написал письмо Людмиле: «Я, Станислаус Бюднер, и вдалеке вспоминаю о тебе. Не очень часто, но время от времени, потому как ты была добра ко мне. Я не держу на тебя сердца, даже если ты сейчас стала женой мастера. Пути людские неисповедимы.

К вам на мое имя должно прийти письмо, так я хочу, чтоб ты хотя бы знала, где я теперь живу, и могла бы сообщить это почтальону…»

И он стал ждать, отмеряя время десятимарковым еженедельным заработком, который он аккуратно откладывал.

Чернявый подмастерье оказался хорошим человеком. Он подарил Станислаусу легкие туфли для работы в пекарне:

— Уж извини, но ты так топал в своих башмачищах.

Он собственноручно надел Станислаусу подаренные туфли. Они пришлись как раз впору.

— Я знал, что они подойдут, я знал! — И чернявый подмастерье ласково погладил Станислауса по голым икрам.

К исходу четвертой недели хозяин заявил, что теперь Станислаус будет работать всего за семь с половиной марок:

— Во-первых, ты начинающий, во-вторых, питание, в-третьих, квартира, в-четвертых, белье — нынче все дорожает. — Золотая улыбка.

Станислаус подумал о своем зяте. Рейнгольд на его месте уже объявил бы забастовку. Но Станислаус хотел еще немного побыть здесь, дождаться письма и двинуться дальше, к Марлен, а вы думали, к кому-нибудь еще?

Он сдержался. Чернявый подмастерье был мил с ним, точно брат. Они вместе ели, не выходя из пекарни. Еду им приносила девушка. Они вычистили несколько квашней, Станислаус смотрел на тощих кур в темном дворе пекарни и то и дело бросал им хлебные крошки в приоткрытое окно. Гвидо совершал чудеса благотворительности. Вот, например, кусок колбасы с его тарелки вдруг очутился на тарелке Станислауса. Глаза Гвидо сияли. Он погладил Станислауса теплой рукой:

— Да ты ешь, а то, я смотрю, у тебя ляжки уж очень тощие.

Гвидо и Станислаус гуляли по улицам и рассуждали о Боге. Это Станислаус завел речь о Всевышнем.

— Ты долго здесь пробудешь? — спросил Гвидо.

— Как Богу будет угодно.

Гвидо улыбнулся, тонко и выжидательно:

— А если Богу будет угодно, чтобы ты здесь остался?

— Значит, нужно покориться Ему, все будет так, как Он хочет.