Чудодей

В коридоре ему навстречу попалась Людмила. Левую руку она прижимала ко лбу.

— Людмила, у тебя голова болит?

— Нет, голова не болит. Старший говорил с тобой?

— Говорил. И я, как видишь, смиренно стою здесь.

Людмила сжала пальцами виски:

— Дело в том, что я с ним обручена. Мы будем вместе вести дело, чтобы вновь поднять его престиж.

Так вот оно что, так вот почему Людмила держит у лба левую руку: на пальце поблескивает обручальное кольцо. Станислаус и это смиренно принял к сведению.

— Значит, теперь ты будешь тут хозяйкой и ученики будут крутить ручку твоей стиральной машины и чистить тебе туфли. От меня бы ты этого не дождалась.

— Ты опоздал со своей ревностью, — печально сказала Людмила. — Хорошо, что ты уходишь. Я не могла бы за себя поручиться. Ты два раза видел меня в чем мать родила. Такое бесследно не проходит. Нет, я и в самом деле не уверена, что не люблю тебя больше, чем его.

И Людмила ушла. Станислаус слышал только стук ее новых лакированных туфель по ступеням лестницы.

27 Станислаус пускается в странствие, его опознают по родинке, он встречается с влюбленным святошей.

— Странствующий подмастерье пекаря ищет работу.

— Откуда путь держишь?

— С места учения.

— Давно кончил учение?

— Полгода.

— Так-так. Вот тебе три булки на дорогу. Привет, коллега!

— Спасибо, коллега!

Аминь!

Ночь в чужом сарае на краю поля. Гнилая солома и чавкающий ежик — с ним он делит ночлег. Здесь тоже можно думать о Марлен. Если б только она захотела пойти своей дорогой! Уж тут бы Станислаус первым ее поцеловал!

«Смирение, смирение», — слышит он голос пастора и тут же засыпает крепким сном.

Смотри-ка, одуванчик уже цветет, и луга тысячами глаз уставились в небо. Станислаус лежал на спине и глядел на облака. Куда бредут эти небесные овечки? К Марлен. А ты думал, к Людмиле?

Пейзаж стал безотраднее. Ручьи иссякли. Только сухая трава по обочинам дороги. Пыльные листья устало свисают с ветвей, на горизонте не видно синей каймы лесов, только фабричные трубы, похожие на деревья без ветвей. А над ними черные — сотворенные людьми — тучи.

Станислаус плутал среди тесно стоящих домов и фабричных зданий. Воздух дрожал от гудков на шахтах. Грохот экскаваторов и визг вагонеток на откаточных путях.

Длинный дом со множеством окон. Пчелиные соты из камня. Пять дверей. В подъезде — фамилии жильцов, напечатанные на табличке. Городские люди ограждают себя от всякой путаницы.

Станислаус читал: Коллер, Завацки, Мерла, Пепельман, Зауэр, Веммер, Лейпе, Штайль. Штайль?

Да, Штайль. Так звали человека, который взял за себя сестру Эльзбет. Три лестничных пролета. Станислаус постучал в одну из дверей. Открыла ему женщина:

— Звонок в порядке. Почему вы не звоните?

Женщина была бледная, с грубыми, иссохшими руками. По искривленному мизинцу и по тонкой, насмешливой улыбке Станислаус узнал сестру Эльзбет.

— Безработный? — спросила она.

— Я…

— Мы уже застраховались, если вы за этим пришли.

— Я ваш брат, — сказал Станислаус.

Женщина подошла поближе. Она рассматривала его как вещь, которую собиралась купить.

— Брат? Который брат? Господи боженька мой!

— Станислаус.

Женщина простерла к нему руки, но тут же убрала их:

— Станислаус?

— Да.

— А ну сними носок!

— Да у меня ноги грязные.

И все же он покорно снял башмак и носок. Насмешливая улыбка играла на губах Эльзбет.

— Сейчас столько мошенников развелось. В соседнем доме одного такого три недели кормили. Он выдавал себя за их дядю. А был он просто безработный, а никакой не дядя. Просто изголодался очень.

Эльзбет схватила Станислауса за ногу:

— Тут должна быть родинка с тремя серебряными волосками. Вот тут, у щиколотки. Здесь ее нет, но у тебя есть еще одна нога.

Станислаусу пришлось снять и второй башмак. Какой-то мужчина, топая, взбирался по лестнице. Станислаус застыдился.

— Это мой муж, — сказала Эльзбет. Она осмотрела левую ногу Станислауса. — Вот родинка!

Станислаус и сам не знал об этой родинке. Сестра обняла его:

— Наш Стани!

Мужчина добродушно улыбнулся:

— Ты что, тут мужчин раздеваешь, да?

У Штайлей был большой праздник. Пришел брат жены, посланец с родины. Было куплено четыре бутылки пива. К ужину сварили на два фунта картошки больше и детей аккуратно причесали на пробор. У Станислауса оказался семилетний племянник, который называл его — восемнадцатилетнего — дядей. Вокруг прыгали две маленькие девочки-близняшки — две маленькие Эльзбет.

— Дядя Стани, покажи нам родинку с тремя серебряными волосками!

— Дядя хочет помыть ноги. Он пришел издалека. А ласточки еще живут в козлятнике? Артур женился? Учитель Клюглер завел детей?

Вопросы точно мухи вились вокруг странствующего подмастерья пекаря.

Три дня пробыл он у Штайлей. Дети рвали его на части. Он должен был сходить с ними на рудничные пруды. Печальные пруды — ни травы, ни деревьев. Маслянисто мерцала темная угольная вода. Они швыряли камешки в стоячую воду. Круги разбегались по темному зеркалу воды и разбивались о прибрежную гальку карьера.