Чудодей

У Фридриха Ницше Станислаус не нашел никаких указаний, как вести себя в подобном случае. Видимо, этот Фридрих не делал детей, и никто, наверно, не пытался ему подкинуть ребенка. Станислаус был вынужден обратиться к Вейсблатту. Ницше умер, а Вейсблатт жив. Или Вейсблатт — это живой мертвец? Он давно погрузился в мудрое молчание и все вопросы и соблазны этого мира встречал тихой улыбкой.

— Это все война. Человечество идет, насколько я понимаю, гигантскими шагами идет навстречу своему предназначению, а предназначение это — Ничто. Заботиться о неродившихся детях — нет!

Казалось, кроме испуга война пробудила в людях и взаимное дружелюбие. Когда Станислаус шел по двору, чтобы купить в буфете почтовую марку, унтер-офицеры приветливо улыбались и кивали ему. Через двор шел Роллинг. Он думал о войне, пряча в карманы брюк сжатые кулаки. Из каптерки вышел ефрейтор Маршнер с одним из унтер-офицеров. Роллинг вытащил руки из карманов. И никто его не окликнул, никто не помешал ему идти дальше со сжатыми кулаками.

Настал вечер, а батальон все еще был в казармах. Его не призвали на войну. По комнатам ползли слухи:

— Мы резерв, неприкосновенный запас. Они все танками сделают. А кавалерия — это для парадов.

В комнатах казармы скрипели перья, шуршала бумага. Казалось, все до единого пишут заветы и завещания. Крафтчек передавал привет всем покупателям его мелочной лавки. «Если бы мы получили назад свои колонии, то с колониальными товарами в светлом будущем было бы гораздо лучше. Шоколад всегда идет хорошо, и на кофе с Божьей помощью можно неплохо заработать…»

Роллинг громадными буквами написал на почтовой бумаге: «Вы там, дома, держитесь. Делайте что можете. Мир еще не загнулся!»

Вонниг писал одному из братьев-маздакидов, спрашивая, не может ли тот позаботиться о его огороде. Пора уже высевать озимые сорта салата. Борющемуся народу нужны витамины. Все хорошо!

Вейсблатт писал длинное письмо своей матери. «Я вижу какую-то огромную дыру. Скачу туда. Это Ничто. Холод и тьма. Надо как-то свыкнуться с этой мыслью. Величие человека!»

Станислаус писал Паулю Пондерабилусу. Дело слишком далеко зашло. Он даже не поцеловал Лилиан. Когда они виделись, их разделяла колючая проволока. Так откуда же ребенок? Паулю Пондерабилусу лучше обратить свой взор на некоего могучего вахмистра Дуфте. Станислаус не хотел на чем-либо очень настаивать, но, вероятно, лучше было бы в этом направлении поискать отца внука Пауля Пондерабилуса — увы.

Станислаус перед вечерней зарей отнес это письмо в канцелярию в почтовый ящик. Ночь была теплой. В осеннем воздухе пахло весной. Небо усыпано тысячами звездных зерен, покой — какая там война и грохот пушек. В канцелярии пели с пьяной отвагой: «Вперед, голубые драгуны!..»

Шли дни. Все жили в ожидании: когда же трубный глас войны прозвучит в казармах? Это ожидание передавалось и лошадям в конюшнях. Они ощущали его в беспокойных руках всадников.

Маршнер получил из дому большой деревянный ящик. Он велел отнести его в каптерку. Аромат копченого мяса мешался с затхлым запахом солдатских кителей. Маршнер приготовил разные пакеты, большие и маленькие, и в сумерки сновал с ними взад-вперед. Ветчиной оделялись разные лица. Пакеты делались в зависимости от влиятельности того или иного лица. Не был забыт даже ротмистр фон Клеефельд. Ему достался самый большой пакет: фаршированный свиной желудок и копченая передняя ножка — больше, чем вахмистру Дуфте. Маршнер работал на свою судьбу.

Станислаус беседовал о времени с Фридрихом Ницше. Он старался стать истинным последователем этого бородача. А на его судьбу тем временем работали другие.

Его вызвали в канцелярию, к вахмистру Дуфте. Дуфте заставил себя ждать. В комнате рядом с канцелярией ротмистр фон Клеефельд обращался к унтер-офицерам. Человек, который для Станислауса был чуть ли не Богом, говорил скрипучим голосом, похожим на крик камышовки.

— При рекогносцировке плохо перерезали коммуникации! Тряпки! Выучка никудышная! Сообщения из верных источников: капитан фон Хатцфельд потерял две трети роты. Бои серьезнее, чем пишут в газетах. Железный крест первой степени. Хатцфельду! А вы хотите и дальше служить дома, в войсках по охране баб? Шагом марш!

Станислаус так живо все это воспринял, что отнес приказ «шагом марш» и к себе. Большими шагами он двинулся к двери. Ефрейтор окликнул его. Дверь соседней комнаты распахнулась.

— Смирно!

Ротмистр фон Клеефельд, воплощение благонадежности, испытанный боец, на негнущихся ногах прошел через канцелярию. Он не заметил дрожащего всем телом канцелярского ефрейтора. Не взглянул даже на окаменевшего Станислауса. Унтер-офицер распахивал перед ним двери. Казалось, ротмистр может таким манером, не пошевелив даже рукой, пройти сквозь стены.

Новая волна жестокости поднялась среди унтер-офицеров. И эта волна обрушилась на Станислауса. Один унтер-офицер счел, что рука его не так согнута, когда он отдает честь. Другому не понравилось, как завязаны тесемки у него на шее.

— Неряха! Вот из-за таких и приходится тут торчать в бабьих охранниках!