Чудо. Встреча в поезде

— В Бруклине. Пришлось весь город облазить за этим барахлом… — Он поднял капюшон моего одеяния и прикрепил к нему чадру. — Так, что ли? — Она представляла собой несколько слоев черного жоржета из полиестера, состроченных вместе по краям. Один или два слоя достаточно просвечивали бы, но не так много. Комната погрузилась во тьму.

— Али, что-то тут не так, — с испугом сказала я. — Я ничего не вижу.

— Все так! — сказал он не без нотки садизма. — Прямо как та девица в самолете. «Ой, я ничего не вижу, — вопила она. — Я упаду и сломаю себе шею! Да как ты смеешь!» Все вы твердите одно и то же.

— Какая девица в самолете?

— Прошлый раз, когда я летел домой, напротив меня через проход сидел саудовец со своей американской невестой. Так вот, за пятнадцать минут до приземления он достал из своей сумки чадру и сказал, чтобы она надела. Очевидно, она никогда ее раньше не видела. Ты не можешь представить себе, какая тут началась истерика! Бедный парень пытался урезонить ее, объяснял, что в аэропорту их будет встречать его семья, что там могут быть и те, кто знает его семью, и какой это будет позор для его семьи, если его жена выйдет из самолета без чадры. Но она его абсолютно не слушала, просто вопила, что она ничего в ней не видит. Все на них смотрели и тихо ржали, а бедный парень был в полной растерянности. Мне было жалко этого недотепу, и в то же время я подумал, черт, хорошо, что это не со мной.

— А что было потом? Она надела чадру?

— Не знаю. Я уже вышел, когда они еще спорили. Хорошенькое начало для брака! Я не допущу, чтобы у меня было так же. Лучше уж выдать все, как оно есть. Тебе тоже придется быть в чадре, когда ты будешь выходить из самолета в Рияде, да и везде, на публике. Ну как, нравится?

Мои глаза уже немножко попривыкли, и я различила в комнате смутные очертания предметов. Однако возможность упасть и сломать себе шею казалась вполне реальной.

— Действительно, очень темно, — сказала я. — Не понимаю, как ваши женщины могут носить это.

— Должно быть, у них лучше зрение. Я ни разу не видел, чтобы хоть одна впилилась в стену.

Я сняла чадру.

— Попробуй сам посмотреть, — попросила я, задетая его тоном.

— Зачем? Мне ее носить не придется.

— Может, все же попробуешь? — И он еще не успел возразить, как я накинула чадру ему на голову. Он было хотел ее сдернуть, но передумал. Он очень медленно повернулся и двинулся к окну, споткнувшись по пути о стул. Я присоединилась к нему, и мы остановились, глядя на солнечный Бродвей.

— Будто в очень темных солнечных очках, — сказал Али. — Дома тебе почти не придется носить чадру. А на улице, на ярком солнечном свету, она не так уж плоха. — И он вернул мне ее.

— Не знаю, что сказать, — произнесла я, глядя в окно.

— Тебе надо попробовать ее на улице. А после ты решишь, — сказал Али.

Я подумала, что он шутит, но все равно решила поймать его на слове.

— С удовольствием это сделаю, — сказала я, — если ты выйдешь вместе со мной на этот парад. У тебя есть тоб?

— Тоб? — усмехнулся Али. — Вижу, ты подготовилась. Неужели была так уверена, что я все перерешу?

— Ничего я не готовилась. Это… это ведь общеизвестно.

— Да ну? Не замечал. Но напрасно смущаешься. Я рад, что ты это изучаешь.

Тоб — белый плащ наподобие длинной рубашки, который носят мужчины Саудовской Аравии. Но я узнала это слово не ради Али. Я его просто знала. Если уж на то пошло, то я знала и другие вещи. Черное одеяние, что еще было на мне, называлось аба. Слово просто прыгнуло мне в голову, взявшись ниоткуда, хотя я была уверена, что не ошиблась. Слово, обозначавшее чадру, было прямо на языке. Как же оно? Гутра? Нет, это то, что носят на голове мужчины.

А затем я вспомнила, откуда все это мне известно. Воспоминание было таким живым, что слезы навернулись мне на глаза. Кабинет моего отца, запах хорошего табака и кожи, большая глянцевая книга по искусству, полная картинок, на которых традиционное одеяние бедуинов и самая разная одежда арабов. Цветные свадебные платья, украшенные бусами и монетами. Картина свадебной церемонии. Я вспомнила голос отца: «Посмотри, как они сидят на коврах, подобрав под себя ноги. Среди арабов считается оскорблением, если ты обратил свои подошвы в сторону другого человека… Этот черно-белый плиссированный головной убор, похожий на большой платок, называется гутра. Он удерживается на голове с помощью двойного черного жгута, называемого укаль. Бедуин еще использует его как путы для верблюда. Мужчины Саудовской Аравии носят его в память о своих предках-бедуинах. Все они одеты абсолютно одинаково, от беднейшего бедуина до самого короля, в белый плащ, называемый тоб, но король носит укаль из золота…»

Обычно я больше всего любила просто вскарабкаться на колени к отцу, чтобы рассматривать экзотические картинки и слушать странно звучащие слова. Мне, должно быть, было не больше пяти. Мой отец арабист. Вскоре он от нас ушел. Странно, что запомнилось именно это, абсолютно никому не нужное…

— Ну так у тебя есть тоб? — снова спросила я Али.

— Есть. Я его надеваю в самолете, когда лечу домой. А ты часом не шутишь?