Чудо. Встреча в поезде

Бруно поднес письмо ближе к глазам и перечел его, все еще не веря, выхватывая взглядом то одно, то другое слово. Заостренный язычок показался над верхней губою, а затем исчез. Бруно почувствовал, что лишился всего. Это было как горе или как смерть. Хуже! Он обвел глазами комнату, полный ненависти ко всей обстановке, ко всему, чем он владеет. Потом боль собралась в груди, и Бруно заплакал.

После обеда они с Сэмми Франклином вступили в пререкания по поводу вермутов. Сэмми сказал, что чем суше вермут, тем больше его нужно для мартини, хотя и признал, что он не такой уж любитель мартини. Бруно сказал, что он тоже не любитель мартини, но лучше разбирается в этом. Перебранка продолжалась и после того, как бабушка, пожелав всем спокойной ночи, удалилась. Они расположились на верхней террасе, в темноте, мать сидела на диване-качалке, Бруно и Сэм стояли у перил. Бруно ринулся вниз, в бар, за ингредиентами, чтобы подкрепить свою точку зрения. Оба приготовили мартини, пригубили бокалы, и, хотя ясно было, что Бруно прав, Сэмми стоял на своем, да еще посмеивался, стараясь обратить все в шутку, и Бруно не вытерпел.

— Поезжай-ка в Нью-Йорк, научись там чему-нибудь! — заорал он. Мать как раз вышла с террасы.

— Да соображаешь ли ты вообще, что говоришь? — съязвил Сэмми. В лунном свете его ухмыляющееся лицо казалось сине-зеленым, с желтизною, как сыр горгонзола. — Ты же насасывался целый день. Ты…

Бруно сгреб Сэмми за передок рубашки и перегнул через перила, затылком вниз. Ноги Сэмми забарабанили по черепице. Рубашка треснула. Когда он извернулся как-то боком и встал на ноги, синева схлынула с его лица: оно стало желто-белым, без единой тени.

— К-какого черта! — взвыл он. — Сбросить меня хотел, а?

— Нет, не хотел! — вскрикнул Бруно еще громче. Он вдруг потерял дыхание, как по утрам. Отнял от лица стылые, потные руки. Ведь он уже убил, разве не так? Зачем же убивать снова? Но он вдруг увидел, как Сэмми корчится на острых прутьях железной решетки там, внизу, прямо под террасой, и ему захотелось, чтобы Сэмми там оказался. Сэмми шумно, взахлеб осушил бокал. Бруно шагнул в балконную дверь и оказался в доме.

— Там и сиди! — крикнул ему вслед Сэмми.

Напряженный, дрожащий голос Сэмми пронзил его внезапным страхом. Столкнувшись в передней с матерью, Бруно не сказал ничего. На лестнице он вцепился в перила обеими руками, проклиная шум, треск, дикую неразбериху в голове, проклиная мартини, выпитый с Сэмми. Качаясь, ввалился в гостиную.

— Чарли, что такое ты сделал с Сэмми? — мать, оказывается, шла следом.

— А чего такого я сделал Сэмми? — Бруно протянул руку к нечеткому силуэту и рухнул на диван, несколько раз подпрыгнув.

— Чарли, вернись и попроси прощения. — Смутное белое пятно ее вечернего платья придвинулось ближе, протянулась загорелая рука.

— Ты спишь с этим типом? Ты спишь с этим типом? — Бруно знал, что стоит лечь, как он сразу вырубится, и он лег и не почувствовал прикосновения ее руки.

18

Через месяц после того, как Гай вернулся в Нью-Йорк, его смятение, недовольство собой, работой, Энн мало-помалу сосредоточилось на Бруно. Это из-за Бруно он не мог смотреть на фотографии «Пальмиры», Бруно был истинной причиной беспокойства, которое Гай приписывал тому, что после возвращения из Палм-Бич заказы шли туго. Это Бруно заставил его накануне вечером так бессмысленно повздорить с Энн, так упрямо стоять на своем нежелании сыскать лучшее помещение для офиса, купить новую мебель, ковер. Бруно заставил его заявить Энн, что никакого успеха он не добился, что «Пальмира» ровным счетом ничего не значит. Бруно заставил Энн тем вечером спокойно повернуться и уйти, а Гая — ждать до тех пор, пока не загудела дверь лифта — и только тогда Гай сбежал вниз с восьмого этажа умолять о прощении.