Чудо. Встреча в поезде

Теннисные мячи просвистывали за оштукатуренный, желтовато-коричневый угол дома. Где-то внизу били часы, и Бруно снова скрылся у себя в комнате, чтобы не слышать, который час. Он любил уже где-нибудь к концу дня случайно взглянуть на циферблат и убедиться, что уже позже, чем он думал. Если письмо от Гая не придет с полуденной почтой, подумал он, можно прокатиться на поезде в Сан-Франциско. С другой стороны, последний визит в Сан-Франциско оставил неприятные воспоминания. Уилсон притащил с собой в отель каких-то итальяшек, и Бруно всем заказал обед и несколько бутылок водки. Они звонили в Чикаго из его номера. В гостиничном счете значилось два звонка в Меткалф — второго Бруно никак не мог припомнить. А в последний день ему не хватило двадцати долларов, чтобы оплатить счет. И в отеле, лучшем отеле города, ему не отдавали чемодан, пока мать не перевела деньги. Нет, он не поедет больше в Сан-Франциско.

— Чарли? — послышался высокий, приветливый голос бабушки.

Он уловил начальное движение изогнутой дверной ручки, невольно кинулся к постели, где валялись вырезки, но, покружив по комнате, снова забрался в ванную. Там он набил полный рот зубного порошка. Бабушка чуяла спиртное, как истомленный трезвостью старатель на клондайкских приисках.

— Ты готов? Позавтракаешь со мной? — спросила бабушка.

Он вышел из ванной, продолжая причесываться.

— Ой, какое на тебе платье!

Маленькая и хрупкая, она засеменила перед ним нетвердой походкой, изображая шикарную манекенщицу. Бруно улыбнулся. Ему нравилось черное кружевное платье на розовом атласном чехле.

— Похоже на наши балконы.

— Спасибо, Чарли. Попозже утром я поеду в город. Может, и ты со мной?

— Может. Ах, бабушка, да конечно, поеду, — ласково проговорил он.

— Так это ты изрезал мой «Таймс»! А я-то на слуг грешила. Ты, наверное, поднимаешься в страшную рань.

— Ага, — радостно поддакнул Бруно.

— Когда я была молодая, мы вырезали из газет стихи и приклеивали в альбом. Мы тогда из всего на свете делали альбомы. А тебе зачем?

— Да так просто, сохранить.

— У тебя есть альбом?

— Не-а. — Бабушка смотрела на него, а Бруно хотелось, чтобы она взглянула на вырезки.

— Ах, какой ты еще ребе-енок! — Она ущипнула его за щеку. — И пушок на подбородке. Не понимаю, почему твоя мать так беспокоится…

— Да не беспокоится она.

— … когда тебе еще нужно дать время подрасти. Пошли завтракать. Ну да, как есть, в пижаме.

На лестнице Бруно взял ее под руку.

— Покупок нужно сделать совсем немного, — говорила бабушка, наливая кофе, — а потом, думаю, можно заняться чем-нибудь симпатичным. Посмотреть хороший фильм или пойти в увеселительный парк. В увеселительном парке я не была сто лет!

Глаза Бруно широко раскрылись.

— Куда тебе больше хочется? Ну, ладно, приедем, посмотрим, что идет в кино.

— Мне хочется в парк, бабушка.

Бруно прекрасно провел день: помогал бабушке выходить из машины и подсаживал обратно, водил ее по увеселительному парку, хотя она могла испробовать немногие аттракционы и отведать лишь редкие лакомства. Но они прокатились вместе на колесе обозрения. Бруно рассказывал бабушке, какое высоченное колесо в Меткалфе, но она так и не спросила, когда он успел там побывать.

Когда они вернулись, Сэмми Франклин все еще торчал в доме и остался обедать. Бруно сдвинул брови, едва завидев его. Бруно знал, что бабушка тоже не очень-то обращает внимание на Сэмми, и внезапно ощутил прилив нежности — бабушка так безропотно принимала Сэмми, да и любого приблудного типа, какого только матери заблагорассудится привести в дом. Чем они тут с матерью занимались целый день? По их словам, были в кино, смотрели какой-то из фильмов Сэмми. А его, Бруно, наверху ждало письмо.

Бруно бегом побежал наверх. Письмо было из Флориды. Он разорвал конверт — руки дрожали так, словно он пил без просыпу десять дней. Никогда еще он так безумно не ждал письма, даже в лагере, где ждал писем от матери.

«6 сентября.

Дорогой Чарльз,

Я не уловил смысла Вашего послания — не понимаю и источника Вашего ко мне великого интереса. Я знаю Вас весьма поверхностно, однако достаточно, дабы убедиться, что в нас нет ничего общего, а следовательно, никаких оснований для дружбы. Могу я Вас попросить не звонить больше моей матери и не сообщаться со мной?

Спасибо за попытку возвращения книги. Ее потеря особого значения не имеет.

Гай Хейнс».