Чудный мальчик

— Спасибо тебе, царь-государь, за слово ласковое, за жалованье царское; охотой пошла я в твои палаты твою царскую дочь кормить и пестовать, охотой жила я тут восемь лет, охотой пойду я теперь на волю в мою убогую хижину. Можешь ты меня, царь-государь, казнить и миловать, на то есть твоя царская власть и воля. Но коли по моему глупому желанию ты поступить изволишь, то пусти ты меня в мой домишко. В нём умер мой старый батюшка, в нём скончалась моя родная матушка, в нём мы жили любовно и простились навек с моим мужем, что ушёл на войну в твоё царское войско и убит на сраженьи. И ещё прошу у тебя милости, — и снова поклонилась старая Марфа царю земным поклоном. — Не жалуй ты меня твоей царской казной, не дари ты мне шубу, багрянцем крытую, не дари ты меня бурмицким зерном. Жила я в палатах твоих, служила тебе верную службу, не корыствовалась, вскормила, вспоила я, выняньчила ненаглядную мою звёздочку, царевну мою прекрасную, кормила, ростила я её и всё думала: созревай, наливайся, моё зёрнышко, ласточка моя сизокрылая; вырастешь ты, зацветешь алым цветиком; тогда полюбуюсь я на тебя, моя царевна прекрасная, и скажу тебе слово правдивое: живи, царская дочь, любовно и праведно, пусть твоё сердце будет полным-полно любовью да кротостью, печалью да жалостью ко всякому горю людскому, горю народному, горю великому. И если то желание моё совершится да сбудется, то не будет для меня выше и краше той великой радости.

Посмотрел царь на мамку-кормилицу, посмотрел из-под седых бровей взглядом милостивым, ласковым и сказал ей:

— Спасибо тебе, слуга верная, усердная, что умела служить от сердца чистого, по правде, по совести. Будь всё по твоему желанию, не жалую я тебе подарка царского, а дарю я тебя подарком по сердцу: не царь тебе дарит его, а отец дарит, за свою дочь единородную, на память по нем добрую.

И встал старый царь, снял со своей груди ладонку, в которой был зашит великий секрет — запрет от ночного погрому и разорения, от лютой смерти безвременной, от лихого злодея-ворога.

— Завещал мне эту ладонку мой родитель, покойный царь. Передаю её тебе, моя верная слуга, носи её, меня поминаючи, да спасёт она тебя от всякой лихой беды!

Упала на колени старая мамка-кормилица, упала и заплакала. Вся душа её от великого счастья перевернулася. Всё сердце её взыграло, запрыгало, и ничего от радости не могла она вымолвить.

Крепко любила царевна мамку свою и рассталась с нею не без горьких слёз. Она часто видалась с ней, и чем больше росла, тем крепче становилась эта любовь; потому что царевна сердцем понимала, что за добрая, чистая душа была у простой её мамки.

И вдруг эта добрая, любимая и любящая мамка сильно захворала и только просит и молит, как бы повидать ей перед концом её царевну родимую: «взгляну я, — говорит, — хоть одним глазком, на мою ненаглядную, взгляну в последний раз и умру, её благословляючи!»

Встрепенулась царевна. Одеваться скорей да бежать к моей родимой старой мамке! Но только что взялась за дверную ручку, как вдруг вспомнила, что теперь уже всё стало не то. Что нельзя теперь ей идти, как прежде было, попросту, что осмеют её теперь, ошикают двадцать раз, прежде чем дойдёт она до Свиных Закуток. Бросилась царевна наряжаться, но и тут беда: что ни наденет, всё не так: то ей кажется слишком парадно, и все скажут: «Вон, смотрите, как вырядилась царевна, это она идёт к своей умирающей мамке!» То ей кажется, что всё на ней и бедно, и гадко, так что все на неё уставятся, как только она выглянет на улицу, и все закричат: «Вон, смотрите, царская дочь какой шлюхой ходит!» Всё она у себя перерыла, всё перебросала, то наденет, то опять сбросит, вся измучилась, а часы летят себе, не дожидаются, и уже вечер на дворе, тёмный осенний вечер, и снег с дождём в окна колотит.

— Ах! я несчастная! — плачет царевна, — неужели я не увижу уж тебя, моя добрая, дорогая мама. Нет, нет, я должна тебя видеть и помочь тебе! Всё вздор! Будь, что будет — пойду в чём есть; и, накинув шубейку, бросилась она к двери. Но прямо против неё на той стороне улицы мальчишки прыгали по лужам, и как только отворила она дверь, так все они разом завизжали и захохотали, точно увидели самого Чудного мальчика.

Зажала царевна уши, бросилась как угорелая, назад в свой терем.

— Что делать, ах, что делать! — схватилась она обеими руками за головку. А на дворе уже ночь тёмная, и вьюга так и злится. — Мама, дорогая моя, — стонет царевна, — умрёшь ты, не видав своей дочки! Что же я буду делать, несчастная! — И ломая руки, упала она на перину пуховую, уткнулась головой в подушки и горько, горько зарыдала.

И вдруг слышит она, что кто-то дотронулся до её плеча. Обернулась царевна и, при свете лампадки, видит она — стоит перед ней маленькая старая старушка. Прыгают у ней глазки, как свечи, косматая голова трясётся, а беззубый рот и жуёт, и шамкает, и улыбается.

— Кто ты? — спрашивает в испуге царевна. А старушка хихикает.

— Ты колдунья? — спрашивает царевна, и в ужасе жмётся к стене, прячется в подушки, и хочется ей кликнуть своих сенных девушек.