Чударь (СИ)

И вот однажды вечером, когда он шел с работы, услышал вдруг оборвавшийся рядом звук сирены. Это означало, что какого-то министра или генерала доставили на место, сюда. Он поравнялся с машиной, на автомате запомнил номер. Буквы были обычные - "екх". Означают "Еду, как хочу". А в девяностых были "амо". Из машины вышел он, "его" полковник. Он постарел, несколько огрузнел. И был уже генералом. Его охраняли, как глаз. Чударь едва не присвистнул. В этот момент он понял, что вот она, та самая верхушка власти, один из серых кардиналов, которых никогда не видно, которых никто не знает. Но на которых держится все. И еще подумал, что в том противостоянии почти тридцать лет назад он проиграл... Все должно было быть наоборот. Он сейчас должен выходить из бронированной машины, а "полковник" - возвращаться с работы, починив везде проводку... Эта мысль вызвала у Пассендорфера ироническую ухмылку. Недаром же он долгие годы преподавал философию в одном из московских ВУЗов. Заставили уйти. Вот такой нефилософский исход. Теперь он электрик, по первому своему образованию. Все в жизни пригождается. Ему страшно хотелось развернуться, чтобы сейчас же узнать у ребят, где сидит этот генерал. Но он сдержал себя. Так нельзя. Успеется. К нему подойти не дадут и на десять метров. Ну, он починит ему проводку...

Однако, когда шанс попасть в кабинет генерала Семенова Владимира Ивановича выдался, Чударь был совершенно к этому не готов. В этот день он еще и выпил. Это было не в его привычках, но так уж получилось. Он грустил. И вдруг неожиданная удача!

Дежурные переполошилась: такого они никогда еще не видели. В камерах внутреннего наблюдения отразилось нечто невообразимое: какой-то чудак танцевал прямо на столе в кабинете генерала дикий танец. Более всего движения напоминали чечетку, но, так как музыки они не слышали, это шокировало еще больше. Ногами он скидывал со стола бумаги, часы, письменные приборы в зеленом камне, туда же полетел монитор... В спокойных буднях, наполненных полной защищенностью системы, слаженной строгой последовательностью паролей и отсутствием случайных людей, это казалось чем-то совершенно нереальным. Ребята всерьез растерялись. Лицо бородатого мужика было знакомым. Да тут и не может быть чужих людей. Вызвали оперативно-боевую группу. Уже через минуту в кабинет ворвались вооруженные автоматами качки и стащили пьяного и счастливого Чударя со стола.

Думал ли он, когда столько раз чистил свой ПМ с зарядом в восемь патронов, что когда-нибудь будет сжимать его с такой нервной дрожью внутри, как сейчас... Приказ был зачитан... В голове не умещался его страшный смысл. В затылке давило. Ему тридцать шесть. Неужели сейчас ему придется стрелять в этих безоружных людей, чьи ноги мелькают на площади, аккурат напротив окон? Чувствуя жар в висках и затылке, щуря покрасневшие глаза и стараясь казаться спокойным, смотрел на сослуживцев. А ведь ребятам без звания, как у него, раздали "Калаши". Они будут поливать очередями... Лица у ребят каменные, такие лица, что понятно: люди не знают, смогут ли выполнить приказ. Может, лучше под трибунал? И у всех - такие же горячие руки с побелевшими пальцами. Он людьми командует. Пусть попробуют дернуться. Намерение - это целенаправленное управление волей. Это он знал не наизусть, а на всей своей кожей, кровью и жилами. Сжал зубы до скрипа. Желваки заходили на скулах. Он не должен даже думать о слабости. Не имеет права. Любая мысль о сомнении отразится в его мельчайших движениях, в интонациях, и тогда - все пропало. Его группа превратится в ничто, в горстку перепуганных людей, рассыплется, как порох в детской самодельной ракете, не соберешь потом.

Манифестация разъяренных, измученных, глупых людей. Он один знал - ему хуже всех... Потому что там - его бабка. И, наверное, мать. Ну, может, не за этими окнами. Может, на Тверской. А вдруг здесь?! Он обязан стрелять по толпе: при первом провокационном выстреле. Таков приказ. Окна низкие, затемненные, с односторонней видимостью, а за ними - ноги, ноги... Вся площадь запружена народом. Что они требуют?! Идиоты. Неужели не знают, что все это фальшь? Ничего не изменилось с этой их свободой. И не изменится! Какой холодный, липкий ужас. А он не может объяснить это родной матери и своей бабке! Резкие морщины пересекли лоб. Отчаяние стоит горечью в горле. Что ему делать? И сколько придется ждать и сдерживать подкатывающий ужас, и держать всех этих мальчиков в узде?! А вдруг придется открыть огонь?! Тот же самый немой вопрос - у всех в глазах. Вон Лешка, молоденький лейтенант, только из института, чуть не плачет. Небось, проклинает все, что попал в эти элитные войска. Для простых людей он почти что небожитель. Наследник легендарных чекистов. В том числе того самого, огромного колосса, что еще недавно стоял в центре Лубянки. Когда-то давно, когда колосс был человеком из плоти и крови, он сказал, что у чекиста холодная голова, горячее сердце и чистые руки... Чистые? Толпа безоружна.