Чтоб полюбить сильней...

— Сходил бы ты, старичок, на речку да порыбачил. Давно пирога из свежей рыбы не ели.

— Какая сейчас там рыба? Одна мелкота для кошки, — хмуро ответил Капитоныч.

— А ты сходи, испытай… Сам же всегда говорил, что рыбацкое счастье изменчиво. Вдруг хорошая и клюнет! Много ли нам надо? Килограмм рыбешки-то поймаешь — и пирог. Только обязательно рыбы неси, тесто готовить буду, — сказала Анна Степановна.

Постоял рыболов, подумал. Защемило у него под ложечкой, потянуло на Миасс с прежней силой… Авось, добрая рыбка появилась!

— Ладно уж, схожу, — согласился он.

Пришел Петр Капитоныч на место, забросил удочки. Вроде все кругом, как и раньше. Тихо катится речка, играя на солнце серебром мониста. Хрипло надрывается коростель на мокрых лугах. Шуршат крыльями синие стрекозы, гоняясь друг за другом у куртинки осок… А рыбы как не было! Тормошит и объедает насадку какая-то мелочь. Ловились только пескари сантиметров по десять-двадцать длиной. Вытащит Капитоныч такую добычу и разглядывает, словно в первый раз повстречался… Тело брусковатое, песочного оттенка. Глаза с желтинкой, а по верхней части туловища и плавничкам рассыпаны черноватые пятна. В углах рта по усику, а нос толстый, как… у знакомого кладовщика Семена Васильевича.

— Кому ты нужен и зачем на крючок вешаешься? — спросит сердито старик пескаря, бросая в ведерко.

…Уж солнышко высоко поднялось. Забеспокоился Капитоныч. «Перестоится тесто у старухи, уж лучше сходить в магазин да купить камбалы либо морского окуня», — лезли в голову мысли.

Вдруг поплавок у правой удочки медленно пошел к прибрежной траве и скрылся в воде… Капитоныч сделал подсечку и почувствовал, что на крючке крупная рыба… Вмиг преобразился. В глазах вспыхнул огонек, рука окрепла. Он начал уверенно вываживать сильно сопротивлявшуюся добычу. То при натянутой снасти отпустит ее подальше, то плавно сдержит и поведет к себе. Капроновая леска булатной сталью резала воду и пела. Вот, именно пела! Такую песню не каждый слышит и понимает. Но вот сдалась-таки рыбина, подошла к берегу, где опьяневший от счастья рыболов принял ее подсачком…

— Линь! Ох ты, радость моя! Да как ты меня уважил! А хорош, килограмма на два… Вот и пирог-пирожище! Ну, не бейся, не бейся, дружок, дай я на тебя погляжу, — суетился Капитоныч.

А линь растянулся на траве жирной лепешкой и, раздувая яркие жабры, косил рубиновым глазом, топорщил усики. Весь-то он словно отлит из червонного золота с зеленоватой поволокой. Только брюхо серое, а плавники темные…

— Красавец ты мой! — сказал опять Капитоныч и хотел взять драгоценную рыбку, чтобы опустить в сетчатый садок у берега. Линь встрепенулся, и на анальный плавничок у него тонкой цепочкой вышла мелкая желтая икра…

Капитоныч вздрогнул, словно кто толкнул его под бок. Растерянно прошептал:

— Самка-икрянка…

В голове старика зароились, затанцевали разные мысли. Из прочитанных книг он вспомнил, что одна самка линя может иметь от трехсот до шестисот тысяч икринок. Что мечут они свою липкую икру как раз сейчас, при температуре воды восемнадцать-двадцать градусов.

— Как же теперь? Вот ведь задача-то какая…

Он вспомнил также, как браконьеры уничтожали здесь самок линей ряжевыми сетями во время их икромета, отчего и обезрыбел родной Миасс. И сердце у него тревожно сжалось, руки задрожали.

— Может, ты последняя в реке осталась, а я… а я на пирог тебя словил! — сказал опять старик в тяжелом раздумье. Присел перед икрянкой на корточки, для чего-то дотронулся заскорузлым пальцем до ее холодного, липкого тела.

— Нет, не надо мне икряную рыбу. Живи на здоровье, да… линят разводи! — наконец решительно заявил Капитоныч.

Он бережно поднял икрянку, поднес к воде, отпустил. Рыба повернулась вверх спиной и ушла в темную глубь Миасса.

…Капитоныч больше рыбы не ловил. Направился домой. И хотя он шел без добычи, всю дорогу улыбался, что-то бормотал в сивую бородку. На душе старого рыболова было легко и радостно, как в большой праздник.

Василий Блиновский ДОСТАТЬ ГОЛУБЯ…

…У каждого человека

бывает своя война.

Вероника ТУШНОВА

Порывистый ветер сбрасывал с карниза многоэтажного дома большие пригоршни снега. Метель то ослабевала, то усиливалась.

У одного из подъездов стоял пожилой человек, известный в городе писатель, с маленькой внучкой, одетой в темную дошку. Оба смотрели вверх, по направлению к карнизу здания. Может быть, их привлекла веселая пляска метели на краю крыши? Но отчего тогда на глазах у девочки слезы, а во взгляде мужчины смятение?

Под карнизом, привязанный за лапку бечевкой, судорожно хлопая крыльями, бился голубь.

— Как его жалко, — со вздохом сказала девочка.

Мужчина почти укоризненно оглядел ее скорбную фигурку.

В его душе происходила борьба. Подняв голову и увидев плененную птицу, он понял, что ее надо спасти. Но мужчина боялся высоты. Больше всего его смутила бы сейчас просьба девочки снять голубя.

«Надо увести ее домой», — решил пожилой человек, надеясь, что, пока они дойдут до своей квартиры, бечевка перетрется, и птица улетит.