Что за девушка

— Правда, — согласилась я, решив, что ей, видимо, хотелось, чтобы я ее утешила. Но я не очень понимаю, почему то, что случилось, не так страшно, потому что мы школьники. Если бы речь шла о чем-то другом — сексе, наркотиках, пьянстве, — все бы переживали больше, как раз из-за того, что у нас еще вся жизнь впереди, как раз потому, что настоящее определяет наше будущее.

— Что сказал Майк? — спросила мама, на этот раз в своей обычной манере. Ей всегда нравился Майк. Точнее, Майк всем нравился. Но мама была особенно расположена ко всем лицам мужского пола, которые входили в дом, потому что после развода и последовавшего за ним отъезда папы на другой конец страны она вела себя так, будто мужчина в доме для нее в новинку. Когда Майк заходил к нам, она всегда просила его вкрутить лампочку или смахнуть паутину там, куда она не дотягивалась. Мне приходилось объяснять, что Майк не к ней в гости пришел. В его присутствии я твердила маме, что она себя позорит (при ней Майк всегда это отрицал: «Что вы, мне несложно!», но, когда она не слышала, признавал: «Женщине нужен мужчина в доме»).

— Я с ним еще не разговаривала, — сказала я.

— Ну конечно, — поспешила согласиться мама. Она, наверное, представляла себе, что его заперли в кабинете директора до выяснения обстоятельств.

— Тут страшный бардак, — сказала я и повесила трубку, потому что хоть я и хотела ввести маму в курс дела, но не собиралась выслушивать, что она по этому поводу думает. Она вообще ничего ни в чем не понимает.

Я не стала ей говорить, что на самом деле Майк вовсе не в кабинете директора. Секретарь школы забрала его с урока и, полагаю, отвела в кабинет директора, где ему и сообщили об обвинении в насилии, а потом он вернулся в класс. Обвинение в избиении девушки не повод пропускать лабораторную по физике, верно?

У меня третьим уроком история, а у Майка — физика, я это знаю (вся наша компания знает, у кого когда какой урок).

На четвертой перемене я вместе с толпой ребят иду на улицу. Мы калифорнийцы, желание как можно больше времени проводить снаружи у нас в крови. В помещении школы есть кафе на случай плохой погоды, но даже в дождь оно обычно пустует. Мы предпочтем сидеть на полу в коридорах и пустых классах, но не станем обедать в кафетерии. Но если на улице сухо, мы будем тесниться на скамейках во дворе, несмотря на острые занозы, которые больно впиваются в кожу даже сквозь джинсы.

Я пишу лучшей подруге, что весь обед буду зубрить: «Сижу в библиотеке, пиши, если что». Я по несколько раз в неделю пропускаю обед — все знают, что я прилежная ученица. Мне нужны отличные оценки, чтобы поступить, куда хочу, и уехать, как папа.

Не только он мечтал поскорее вырваться отсюда.

ИЗМОТАННАЯ ДЕВУШКА

— Жесть какая, — говорит Хайрам, вертя в руках зажигалку.

Я вдыхаю, жду, выдыхаю.

— Точно, — соглашаюсь я, хотя мне интересно, откуда Хайраму вообще известно о том, что происходит. Насколько я знаю, он в школу ни ногой.

Его пальцы касаются моих. Я не возражаю. Не то чтобы я не в курсе, что Хайрам в меня влюблен. Я обкурилась, но мозги не растеряла.

— И как оно там? — Хайрам неопределенно машет в сторону школы через парковку.

Я смотрю на машины. Здание школы кажется дальше, чем обычно.

Мы в машине Хайрама. Не знаю, зачем он каждый день приезжает к школе. Насколько я могу судить, он ходит в лучшем случае на половину уроков.

Но я благодарна ему за то, что он здесь. Не только я крадусь на переменках к его машине. Вот интересно, с ним кто-нибудь общался бы, не будь у него химической приманки? В конце концов, я начала приходить сюда именно ради этого. Несколько месяцев назад.

— Не очень, — наконец отвечаю я и жмурюсь на желтое апрельское солнце, жалея, что не взяла темные очки. — Все на взводе, Хайрам.

Какое забавное имя: Хай-рам.

Я провожу пальцами по оконной раме. Хочется смеяться.

— Фигня это все. — Хайрам передергивается, как будто пытается стряхнуть с себя всю фигню.

Хайрам не спрашивает, на взводе я или нет. Он не спрашивает, как я воспринимаю все, что там происходит. Он с самого начала, как только я впервые постучалась в окно его тачки, понимал, что я не хочу ни о чем таком разговаривать. Вместо этого он смотрит на меня и постукивает по ключам: они в зажигании, хотя машина не заведена.

— Не хочешь смыться отсюда?

Он раньше никогда такого не предлагал. Наши встречи всегда шли по сценарию «дунул, сунул и пошел».

Я снова смотрю на школу. Там все только и обсуждают Майка и его девушку. Все, от спортсменов до ботаников и укурков вроде меня. Учителя и администрация. Тренеры и школьный психолог.

Если я прогуляю, школьный психолог вызовет меня к себе: «Я слышала, что вчера после обеда ты ушла с уроков. Давай побеседуем».

Я закатываю глаза. В них как будто песок. Я медленно моргаю — даже не знала, что можно моргать так медленно, — и снова гляжу на школу.

Где-то там парень, который бьет свою девушку. Не накурись я так, меня бы, наверное, бесило, что его сразу же не исключили. Пошла она, презумпция невиновности. Разве жертва не заслуживает защиты? Мы в двадцать первом веке!