Что-то страшное грядёт

Мисс Фоули еще несколько лет назад заметила, что дом населен ее светлыми тенями. А потому лучше вовсе не глядеть на холодные слои декабрьского льда в прихожей, в ванной, над письменным столом. Лучше плавно скользить по тонкому льду. Не останавливаясь — под грузом твоего внимания лед может треснуть. А провалившись, можешь кануть в такую холодную, такую глубокую пучину, где покоится все Минувшее, высеченное на мраморе могильных плит. Ледяная вода проникнет в твои сосуды. Пригвожденный к порогу зеркала, ты навсегда застынешь на месте не в силах оторвать свой взгляд от ликов Времени.

Вот и в эту ночь, при звуках затихающего эха бегущих ног трех мальчуганов, она ощущала, как в зеркалах ее дома падает снег. Хотелось пробиться сквозь рамы, чтобы изведать, какая там погода. Но мисс Фоули боялась, как бы тогда все зеркала не слились в миллиардном повторении ее, в армию женщин, шагающих вдаль, превращаясь в девушек, вереницу девушек, превращающихся в крохотных детей. От такого множества людей, втиснутых в один дом, не хватит воздуха для дыхания.

Как же ей быть с зеркалами, с Виллом Хэлоуэем, Джимом Найтшейдом и… с этим племянником?

Странно. Почему не сказать — «моим племянником»?

«Потому, — ответила она себе, — что с первой минуты, как он переступил порог этого дома, он был посторонним, его лицо не убеждало, и я все ждала… чего?»

Эта ночь. Луна-Парк. «Музыка, — говорил племянник, — которую непременно надо услышать. Карусель, на которой непременно следует прокатиться. Держаться подальше от лабиринта, где дремлет зима. Плыть по кругу на карусели, где царит дивное лето, сладостное, как клевер, донник и дикая мята».

Мисс Фоули выглянула в окно на ночной газон, с которого еще не собрала разбросанные броши. Что-то подсказывало ей: племянник рассыпал их, чтобы отделаться от двух мальчиков, способных помешать ей воспользоваться билетом, который она теперь взяла на каминной полке.

КАРУСЕЛЬ. НА ОДНО ЛИЦО

Она ожидала, что племянник вернется. Но время идет, придется действовать самой. Что-то предпринять — нет, не причиняя вреда этим Джиму и Виллу, лишь умеряя возможность помех с их стороны. Никто не должен становиться между нею и племянником, нею и каруселью, нею и чудным скольжением в объятиях лета.

Так сказал племянник — не говоря ни слова, просто держа ее руку и дыша своим маленьким розовым ртом ей в лицо запахом яблочного пирога.

Мисс Фоули подняла телефонную трубку.

Через весь город она видела свет в окнах каменного здания библиотеки, как его видел весь город все эти годы. Набрала номер. Ответил тихий голос. Она сказала:

— Библиотека? Мистер Хэлоуэй? Это мисс Фоули. Учительница Вилла. Пожалуйста, приходите через десять минут в полицейский участок, чтобы встретиться со мной… Мистер Хэлоуэй?

Пауза.

— Вы слушаете?..

Глава двадцать шестая

— Готов поклясться, — сказал один врач. — Когда мы туда приехали… этот старик был мертв.

Возвращаясь в город, «скорая помощь» и полицейская машина остановились на перекрестке. Один из врачей обратился к полицейским. Один из полицейских крикнул в ответ:

— Ты шутишь!

Врачи, сидя в своей машине, пожали плечами.

— Ага. Точно. Шучу.

Они проехали вперед, и лица обоих были такие же спокойные ибелые, как их халаты.

Полицейские ехали следом, Джим и Вилл по-прежнему жались друг к другу на заднем сиденье, они порывались что-то объяснить, но тут полицейские начали переговариваться, вспоминая со смехом все, что происходило, и тогда Вилл и Джим насочиняли всякую всячину, снова назвались вымышленными именами и заявили, что живут по соседству с полицейским участком, за углом.

Попросив, чтобы их высадили у двух домов с темными окнами, они взбежали каждый на свое крыльцо и взялись на дверные ручки, когда же патрульная машина завернула за угол, спустились, прошли следом за ней и остановились перед освещенным желтыми лампами участком (словно в полночь откуда-то взялось солнце), и Вилл, оглянувшись, увидел на лице Джима отражение всех событий прошедшего вечера, а сам Джим смотрел на окна участка так, словно его помещения в любую минуту мог поглотить мрак, навсегда погасив все огни.

«Когда мы возвращались в город, — сказал себе Вилл, — я выбросил свои билеты. Но гляди-ка… Джим по-прежнему держит в руке свои».

Вилла пробрала дрожь.

О чем думает Джим, чего он хочет, что замышляет теперь, когда мертвец ожил, но живет лишь огнем раскаленного добела электрического стула? Продолжает ли страстно любить луна-парки? Вилл изучал лицо Джима. И улавливал в его глазах какие-то сигналы, ведь Джим как-никак оставался Джимом, пусть даже скулы его сейчас озарял бесстрастный свет Правосудия.

— Начальник полиции, — заговорил Вилл. — Он нас выслушает…

— Ага, — отозвался Джим. — Ровно столько, сколько ему понадобится, чтобы вызвать санитаров. Черт возьми, Вильям, черт побери — да я сам не верю тому, что произошло за последние двадцать четыре часа.

— Тогда мы должны пойти выше, но не сдаваться теперь, когда знаем, в чем дело.