Что-то остается

— Знает, конечно. С ней все оговорено. Отпускает тебя на неделю. Кстати, вот от нее.

Ильдир протянула кусочек пергамента. На нем Этардиным изящным почерком значился некий адрес в городе Арбеноре.

— Это граверная мастерская, — объяснила Иль. — Лучшая, мы ею всегда пользуемся. Отдашь свои рисунки — через десять дней будут готовы гравюры для книги. Заодно доски заберешь.

— Спасибо!

Как кстати! Я спрятала оба листочка в пояс. Гравюры — новомодный способ иллюстрировать книги. Можно сделать рисунок любой сложности. И это гарантия, что книга вполне может создаваться не в единственном экземпляре… О, об этом я еще помечтаю! Оставлю на сладкое, на долгую дорогу до Арбенора.

Э, стой. Тебе еще кое о чем следует подумать. Кое о чем поважнее книги. И эта отлучка… может быть, тоже кстати? Судьба дает тебе время на размышления. Да еще шанс разведать обстановку. Хорошо.

Очень хорошо. Вернувшись, я смогу серьезно поговорить с Ирги. И строить планы, уже не вилами по воде.

— Иль, голубушка, у меня к тебе просьба.

Я соскочила с Иморева колена и потянула подругу в угол.

— Сходи с утра к Сычу, объясни все про мое отсутствие. Я обещала, что приду завтра, он будет ждать. Не хочу его обманывать. Да, еще губа Мотылькова. Зажила губа, швы снимать пора. Я хотела сама, но…

— Расселась тут, прохлаждается! Трепотней занимается, сколько можно ждать?!

Я аж подпрыгнула. В дверях, лихо подбоченясь, стояла Малена. Ругань адресовалась не мне, Ильдир. Ильдир же помотала головой.

— Что? Кто меня ждет?

— Мы! Я и Летта! Сидит и не чешется!

— Да что случилось?

— Ой, Иль, я забыла сказать…

Обе гневно воззрились на меня.

— Забыла! — рявкнула Малена. — А больная тем временем Богу душу отдает! Ничего нельзя доверить… Если ты на марантину не тянешь, то что ты делаешь в Бессмараге?!

Она развернулась, вскипев зеленой юбкой и умчалась прочь. Иль пронеслась мимо, успев только виновато развести руками.

Я осталась стоять, закусив губы. Горше нет такой вот оплеухи, когда тебя отшвырнут, как бездомную кошку — куда, мол, к чужим крынкам? И, кем бы ты ни была в большом мире — богачкой, аристократкой, красавицей — здесь, среди женщин в зеленом и черном ты — никто, ты даже не прислуга, даже не домашняя зверушка, даже не предмет… а я не знаю, недоразумение какое-то непонятное… Как тут не возроптать на Единого? Все-то он мне дал, а вот самым главным, самым для меня важным — обделил. Что же во мне не так? Чего не хватает? Чем я хуже дочери рыбака?

На плечо и часть спины легла тяжелая ладонь. Я и не слышала, как Имори подошел сзади.

— Обычное дело, золотко, — прогудел он с высоты, — Люди тем и отличаются от всех иных созданий Божьих — им всегда мало того, что они имеют. Одному к черствой горбушке еще и щепоть соли подавай, другой к своим владениям жаждет соседнюю страну присоединить. Припоминаю я присловье: «Крапива вырастает возле розы, надеясь на лейку садовника, но попадает под грабли». Как правило, так оно и выходит. Крапива, она, знаешь, всего лишь крапива, а роза есть роза. Что тут поделаешь, коли Господь так всех разделил.

Верно, Имори. И присловье я это помню. Капеллан наш любит повторять. А господин советник, мой отец и твой хозяин, говорит иначе. Он говорит: «Если роза не цветет, она не лучше крапивы».

Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник

Завтра приду. Поговорим.

Сказано сие было два дня назад.

Что, барышня, одумалась? Поворочалась, небось, ночью, да не только с боку на бок. Мозгами тоже — того. Поворочала, сталбыть. Да и рассудила здраво, что, как ни крути, а прав был Сыч. И таперича к Сычу ентому идти да говорить — брякнула про Итарнагон, ты уж извини, приятель — неловко.

Вот и не пришла. Ни позавчера, ни вчера. Да и сегодня, судя по всему, уже не заявится.

А Стуро… Он ведь тоже не дурак, козява-то. Им, эмпатам, слова без надобности. А построить из имеющегося — проще простого. Не пришла — значит, понимает, что ничего хорошего не получится из травоварения и прочего. И зря я позавчера почитай весь день с махонькими перерывами убеждал его, что Альса наша — марантина, а марантинам все по плечу, что варит она зелье, с помощью коего собирается посрамить мать-Природу и козявино недоверие…

Но, в конце концов, может не ладится у нее чего… Трав там нужных нету, или…

Брось. Сам себе-то зачем врешь? Если б чего не ладилось, пришла бы. Хоть вчера.

— Ирги. Я пойду. Погуляю.

Брови сдвинуты, губы поджал.

Позавчера весь день дома просидел. И вчера отлучился на полчетверти, не больше. С ентими барышнями и оголодать недолго.

— Давай.

Стуро вдруг встрепенулся. Почти сразу — обмяк. Собаки обозначили приближение безопасного знакомого. Каковым оказалась инга Ильдир.

— Привет, Сыч. Здравствуй, Мотылек. Скажи ему, что я сниму с губы швы.

Я сказал.

Стуро кивнул и уселся на табурет, подставив многострадальную часть лица. Инга Ильдир быстренько справилась с вытаскиванием ниток. Потом сказала: