Что-то остается

Вот так, приятель. Решил не нервировать Стуро, а Стуро — тут как тут, легок на помине. Хотя даже и к лучшему, что они ушли гулять. Спокойно разделаю тушу. А так ведь малыш мог заинтересоваться, чего побратим топором стучит, не надо ли помочь. А побратим тело хладное на части рубит. Чтобы впоследствии сожрать, прегадко двигая челюстями. И чавкая. Вот что бывает, коли с трупоедом свяжешься.

Да ладно тебе. Хватит. Подволок тушу к колоде, отвязал Уна, сходил за топором.

Х-хак! Х-хак! Задние ноги… х-хак! — себе оставлю. Когда еще… х-хак! — повезет?

Люблю кабанятину.

Ун уселся шагах в десяти и строил умильные рожи. Пришлось настрогать тоненьких кусочков. Ему и — Редде. Вернутся с прогулочки, получит хозяюшка, в счет жалования за сопровождение…

Отрубил клыкастую башку, передние ноги. Тулово так и так — себе, потрох на похлебку, ребра, опять же… Н-да-а, придется, видно, одну заднюю отдать. А то шиш тебе, приятель, арварановки. Мелочь кончилась. Эй, люди добрые, никто бедному охотнику поллира не разменяет? А лучше — целый. Тьфу.

Барышню спросить надыть, вот что. У ней, небось, от всяких там арфадизнаков да прочих варений-солений в кошельке брякает, э?

Предназначенное Эрбу я запихал в «мешок для трофеев», то, что себе, любимому, припрятал в сенях, опять нацепил лыжи и, велев Уну:

— Охраняй, малыш. Жди ребят, — двинул к Косому Узлу.

Эт’ ты хорошо придумал, приятель, насчет барышни. А то ведь — смех один — сидишь на сундуке, а в доме жрать нечего. Ладныть, Эрб-то расщедрится, небось. Тоже к кабанятине неравнодушен. Ужо он те отвалит — и медку, и пойла, и денежку на молочишко. Хотя теперь, получив в пользование Белую Звездочку и Осеннюю Листву, принцесс Бессмарагских, Стуро, по-моему, прибавляет в весе. До жирка далековато, но мясцо нарастает потихоньку. И одежка на ем сидит эдак ладненько, и вообще, справный получился парнишечка. Таперича б его тока к делу какому пристроить, чтоб — того. Не маялся, сталбыть, бедолага.

Ага, ты его в помощнички возьми. Из зверья трупы делать. Трупоедам на пропитание. Брось, придумаем чего-нито, чай, не пустой котел на плечах, а ента… Голова, то есть.

— Эрб! Э-эрб! Принимай провизию!

Выскочил на крыльцо.

— Сыч! Здорово, приятель! Заноси, заноси в кухонь…

Я скинул торбу, снял лыжи, прошел в кухню.

— Во.

Эрб крякнул, пожевал бороду.

— Чего хочешь?

— Меду, сталбыть. Три фунта. Да арварановки. Да две гривны деньгами.

— Ты че, Сыч, белены объелся? Уж по дружбе дам тебе, как за боровка годовалого, енто, значит, выходит…

— Не морочь мне башку, Эрб, — Сыч-охотник нахмурился, убрал руки под пояс, — Коли те свинина ненадобна, так и скажи. На нет и суда нет.

— Зимний вепрь-то, Сыч. Тошший, кости одни…

— Я те его силком пихаю, что ль?

— Да куды ты столько мяса денешь? Оттепель на носу, не сбережешь ведь. Пропадет кабан.

— У меня, чай, не пропадет. Вона две прорвы, все хавать просют. Ну, че решил-то?

— Эх, Сыч, и не стыдно тебе из друга сам-лучшего веревки вить? — вздохнул Эрб, сдаваясь.

— Не стыдно.

— Вторую-то ляжечку, небось, себе оставил?

— А то. Хорош базар разводить. Идет те цена моя, али нет?

Эрб снова притворно вздохнул и отправился за медом и арваранским.

На кухню заглянула Дана, ойкнула и скрылась. Ишь. Эх, Дана, Даночка, на черта те тил косматый сдался?

Афродизиак — зачем?

Ладныть. Не твоего ума дело. Баба — она завсегда — того, сталбыть. Енто самое — душа в потемках.

Вернулся Эрб. Деньги Сыч-охотник убрал в пояс, горшок да бутыли склал в торбу. «Трофеи», вот уж точно.

— На здоровьице, хозяин, — подмигнул и пошел.

Удачно получилось.

Великую науку торга я осваивал сам. Мил человек Догар учил зверя добыть, а сбыть — енто уж… Вот и освоил. Эрбу, между прочим, мясо еще обдирать. Хе-хе.

У поворота я обернулся. И увидел распахнутую калитку и темный силуэт на фоне белесого зимнего неба. Данка? Больше некому. Ох, девка, девка.

И смех, и грех, право слово.

Альсарена Треверра

— «Быт стангревов вынужденно примитивен. Суровая природа, скудные условия и религиозные табу заставляют их исчерпывающе и экономно использовать доступные ресурсы. В связи с жестким табу на убийство стангревы практически не знают выделки кож. Однако в иерархии общества отдельное место занимает так называемый „слуга огня“, то есть трупожог. Его социальное положение не очень ясно (беседы на эту тему считаются неприличными), но известно, что в совете рода он имеет значительный вес. Кроме кремации трупов коз и их хозяев, в его обязанности также входит обработка снятых с мертвых тел шкур, из которых, после нескольких этапов „очищения“ (термин, скорее религиозный, чем гигиенический) создают необходимые предметы, в большинстве случаев пергаменты для жреческих записей и обувь (используется ли для этих целей кожа умерших стангревов остается невыясненным).»

— Мотылек отказался отвечать? — удивилась Леттиса.

— Я не решилась спросить, — смутилась я, — Это такая щекотливая тема. Он рассказывал через силу. Знаешь, я не могу на него давить. Боюсь поссориться.