Что-то остается

Хватит, Сыч. Уходить так и так лучше — днем. Хоть какая-то надежда на фору. Не пойдут они среди бела дня нас брать. Бессмараг рядом. В любом случае ночь — ждем.

Я затянул завязки на одном мешке, сунул в другой сумку с деньгами и тоже завязал. Лыжи одни, жалко. Да было б и двое — проку-то? Он же не умеет. На кой черт аблису лыжи? У него крылья есть… Ничего, я пойду вперед, он — по лыжне, а собаки в арьергарде. Да.

В третий мешок пошло одеяло, подстилка и еще одно одеяло.

Ч-черт, а если… Если весь этот спектакль устроен, чтобы «поднять зверя»? В доме-то тебя взять не так просто, э? Выкуривать придется. Шум. «Кошачьи лапы» шума не любят… Спугнуть, чтобы бечь кинулся. И тихонечко взять. Живым. И целым. Все равно проблематично, но шансов куда больше, чем в доме. А Стуро… Стуро для всех в деревне — тварь, блажь Сычова… Ладно. Подождем.

Подождем, Кастанга меня заешь!

— Ирги.

— Что? Идет кто-то?

— Нет. Ирги, твои враги… Сколько их?

— У-у! — я рассмеялся, — Вообще — человек пятьдесят. А сколько придут сюда — не знаю. Ты слушай.

— Я слушаю.

Вот и слушай. А я пока оружием займусь. Как ни упадут кости — пригодится. И обещал ведь — Большое Надраивание…

Жидкость для оружия, тряпки — пожестче и помягче. Иди сюда, Зеркальце. Освободил его от ножен.

Кто никогда не видал «черного зеркала», тот не поймет. Мне иногда даже кажется, что он — живой, мой меч. «Черное зеркало» делают только в Ирее. В далекой неведомой Ирее, где, говорят, Сыны Пламени выходят из недр, чтобы принять жертвы, приносимые людьми… Говорят, ирейцы и сами уже не совсем люди — огонь не причиняет им вреда, и они способны обратить гнев Огня на своего врага… Не знаю. Ирейцев я не встречал, в Ирее не бывал, но мой Зеркальце…

Стуро с интересом наблюдал за действиями побратима. Я сказал:

— Это — меч.

— Меч — а-ае? Это?

— Это. Большой меч.

— Да, оно большое.

— Его держат вот так, — принял низкую стойку, чтобы не влепиться острием в потолок, — Двумя руками. Как-нибудь покажу, если захочешь. Не здесь.

Покивал, уважительно прищелкнул языком, коснувшись начищенной тускло взблескивающей поверхности.

— Хочешь подержать?

Принял на подставленные ладони, покачал, улыбнулся.

— Теплый. Тяжелый. Красивый. Им убивают? — вздохнул, — Жалко.

Я напоследок прошелся по лезвию мягкой тряпкой и убрал Зеркальце в ножны. Развернул тенгонник. Показал Стуро Цветок Смерти и как Цветок Смерти метают.

— Ух! — изрек Стуро и попробовал выдернуть тенгон из стены.

— Осторожно, обрежешься. Вот так.

Покачал головой.

— Нет. Я так не смогу. Ты сильный.

— Глупости. Тренировка. Хочешь, тебя обучу?

Он подумал, потом виновато развел руками, помотал лохматой головой.

Ну да, конечно. Взять в руки оружие — уподобиться трупоедам. Убивающим собратьев своих. А Стуро разглядывал лук и колчан. Сказал тихо:

— У нас такое есть. Только мало.

— Луки?

— Лу-ки. Да. У моего… У сына брата моей мамы. Реликвия. От прадеда.

Ясно. Спер, небось, у трупоеда. А то и пришил, трупоеда-то. Вряд ли лук этот — дружеский дар. Разобравшись с тенгонами, я взялся за чистку метателей.

Любимое оружие Великолепного. Когда-то, тысячу лет назад, он стал меня натаскивать, и первое время метатели мне по ночам снились. Этакий хоровод из метателей, и в центре — сам Великолепный. И ругается…

Боги, подайте, что ли, знак какой? Уходить или оставаться, померещилось мне с испугу или — правда…

Но богам было начхать на вставших на Лезвие спина к спине. Даже моему Рургалу было начхать. Волчара серохвостый. А вот не принесу жертву в День, что тогда завоешь?

Будто есть ему до этого дело. А, к черту.

Пора браться за сапоги. Кое-как подравнял ножом куски, отыскал дратву и иглу потолще.

— Сними обувь.

— Зачем?

— Это — присоединю. От снега.

Стуро вручил мне чаплы свои, а сам опять уселся на табуретку.

Что же не идут они? Неужто — правда, решили дождаться, когда побегу? Эх, мне бы к оружию, что уже есть, еще одну штуку. В Каорене, говорят, водится такая. «Драконов огонь» называется. Арвараны делают, как — никто не знает…

Редда ткнулась мне в руку холодным носом. Сбор вещей — понятно. Чистка оружия — тоже. А вот чем теперь занялся опекаемый, и, главное — зачем?

— Не боись, хозяюшка. Не спятил. Жди гостей.

— Ар-рм.

Для нее все встало на место. Мало ли чем можно успокаиваться в ожидании гостей? Как говорится, каждый сходит с ума по-своему.

— Никого?

— Никого, — для убедительности помотал головой.

— А как долго… э-э, как далеко ты слышишь?

— Через это…

— Стену?

— Сте-ну, да. Через стену — не очень далеко. Без преград слышу лучше. Могу выйти.

— Нет, — еще чего не хватало. Я те выйду, к-козявка, — Слушай так. Услышишь — скажешь. А сам, если придут — быстро нырь под койку.

— Не нырь! — возмутился он, сдвинул брови, — Я буду драться. Сам нырь. Мы — спина к спине.

Ох, чертушка! Какое «спина к спине», ты соображаешь или нет?

— Стуро, — сказал я, — Эти люди придут убивать. Ты же не сможешь убить.

— Я буду драться, — повторил он упрямо.

— Нет. Драться буду я. Сначала. А ты будешь — резерв. Засада. Выйдешь из-под кровати, завоешь, укусишь. Они испугаются. Убегут. А?

— Нет. Я не хочу. Это трусость. Мне хватит. Больше не хочу.