Что-то между нами

Воинов уходит. Я остаюсь одна. Тело скручивает. Оседаю, опустив голову между колен, и глубоко дышу, избавляясь от панической атаки. Когда об этом не думаешь, жизнь течет по вполне привычному руслу. И хорошо, что мы все-все обсудили. Не нужно будет к этому возвращаться. Да… Хорошо. Сейчас только отпустит. И все опять забудется как страшный сон. Кровить однажды перестанет. В прямом смысле кровить, и в переносном. Меня закрутят дела, думать о несбыточном станет некогда. Ведь надо дальше планировать жизнь. Учеба позади, считай, а что дальше – я просто ума не приложу. Съемка свадеб и праздников, конечно, дает стабильный доход, но в своих мечтах я не свадьбы снимала. Значит, нужно… Не знаю. Устраиваться куда-нибудь фоторепортером? Куда? Ни одной нормальной газеты ведь не осталось. Фриланс? Не слишком-то веселая перспектива для человека, которому от жизни больше всего нужна уверенность в завтрашнем дне.

В реальность меня возвращает звонок телефона.

– Да?

– Милька? Это баба Шура! Соседка ваша.

– Да я поняла, баб Шур. У меня же ваш номер записан. Случилось что?

– А то! Паразитка мать твоя с хахалем чуть весь дом не спалила! Слышишь, сирены? Это пожарки. Хорошо хоть все живы!

Да. Хорошо… То, что мать сорвалась, я уже знаю. Собственно, это и стало последней каплей, после которой я решилась избавиться от ребенка. А ведь, признаюсь, промелькнула у меня мысль родить. Мама поначалу отлично держалась, и я почти поверила, что мы бы как-то выкрутились… Господи, я даже поехала к ней посоветоваться или поплакаться, черт знает. Идея насквозь гнилая, понятно, но, наверное, это рефлекс – бежать к родителям в любой непонятной ситуации. Приезжаю, значит, а там дым коромыслом. И все – как я с детства запомнила, только в более красивых интерьерах. Ремонт-то я довела до ума.

– Так что, Милька, ты приедешь?

– Нет, баб Шур. Пусть они сами с этим всем разбираются. Все-таки взрослые люди.

– Да они разберутся! – негодует соседка.

– Извините, но я ничем не могу помочь.

Попыталась. Не вышло. Хватит. Я всегда очень четко понимаю, когда стоит остановиться.

Отбиваю вызов. Контролируя каждое свое движение, откладываю телефон. Поднимаю взгляд к зеркалу, а дальше… Я не знаю, какой бес в меня вселяется. Я не помню… В себя прихожу посреди заваленной битым стеклом прихожей. Зеркала больше нет. Зато есть укачивающие меня руки…

– Все хорошо, малыш. Все хорошо. Ты только не шевелись, пожалуйста.

Моргаю. Темнота перед глазами рассеивается. Смотрю на Воинова.

– Ты что здесь делаешь? – интересуюсь я, отступая на шаг. В горле дерет, как если бы я очень долго орала. Но с чего бы мне вдруг орать? Может, вирус подхватила в больнице? Там этого добра – навалом. Как знала – не хотела идти.

– Эй! Замри. Ну, блин, я же просил тебя – не двигайся. Смотри, ногу порезала.

Роберт подхватывает меня на руки и куда-то несет. Под подошвами дорогих туфель хрустит зеркальное крошево. Плохая примета.

– Где у тебя аптечка?

– В ванной под раковиной.

Смерив меня напоследок настороженным взглядом, Воинов уходит. Смешно растопырив пальцы, разглядываю пострадавшую ногу. С пятки на пол капает кровь. Порез небольшой, но глубокий.

– Тебя вообще нельзя оставлять одну! – ругается Роберт. Я флегматично пожимаю плечами.

– Женщины гораздо лучше мужчин адаптированы к кровопотерям.

Воинов молчит, сосредоточенно орудуя вокруг ранки смоченным хлоргексидином тампоном.

– Из меня хреновая жилетка, но если ты хочешь это проговорить, или если тебе надо поплакать, я…

– Не придумывай. Я в порядке.

– Именно поэтому ты разнесла полквартиры?

Воинов вскидывает ресницы. И вновь прикрывает глаза, уткнувшись лбом мне в коленку. Жилетка из него и впрямь хреновая. Но я и не думала в нее плакаться.

Мы долго сидим вот так в ту ночь. Так долго, что начитает казаться, будто ему это гораздо нужнее, чем мне. И от этого только больнее. Расходимся под утро и следующие несколько дней общаемся в мессенджере. Я гоню от себя все плохое, закопавшись по уши в дипломный проект. А когда мозги начинают дымиться, выхожу на улицу с камерой и снимаю, как мне кажется, все подряд.

– У тебя в творчестве детский период? – однажды интересуется Воинов. Я отрываюсь от приготовления ужина и чуть приподнимаю брови:

– А?

– На каждой твоей фотографии либо ребенок, либо мать с коляской.

Вытираю грязные руки полотенцем. Подхожу к стоящему перед ним ноутбуку:

– И правда. Увлеклась. Но не переживай, скоро я опять переключусь на тебя. – Пытаюсь свести все к шутке.

– Прекрати!

– Что именно?

– Делать вид, будто ничего не случилось!

– Я не делаю вид. Я просто пытаюсь двигаться дальше.

– Не выходит. Разве ты не видишь? У нас ни черта не выходит!

– Роберт, чего ты от меня хочешь?

– Я не знаю! Накричи на меня. Устрой скандал. Дай мне пощечину. Что угодно сделай, но потом вернись, а? Вернись. Я не могу больше так.

– Но это же ты уходишь… – растерянно шепчу я.

– Я две недели живу с тобой, а ты даже не замечаешь этого.

– А?

– Говорю, я к тебе съехал еще две недели назад.

– Ты ушел от жены?

– Разве не это я сказал?

– Ко мне? В смысле… У тебя ко мне серьёзно?

– Я дурак, да? Думал, это очевидно.