Что скрывает снег

Взяв фонари и мешок с бутылками, полицейские вышли в сторону леса.

Почти всю дорогу они провели в безмолвии, изредка нарушаемом тихим пением Ершова, то и дело затягивавшего некогда популярный романс:

- Под чарующей лаской твоею, оживаю я сердцем опять... Грезы прежние снова лелею, вновь хочу я любить и страдать...

Признаться, слух у него имелся. Впрочем, на ходу голос сбивался, и певец замолкал.

Судя по всему, Ершов находился в превосходном расположении духа.

- Отчего у вас нет граммофона, Деникин? Волшебная вещь!

- Лучше бы вы остались дома, Ершов, и слушали свой граммофон...

На околице, там, где была свежая вырубка, спутник Деникина расставил по пням бутылки, равномерно окружив фонарями.

- Взяли ли вы оружие, Деникин?

- Когда бы я успел это сделать? Вы не предоставили мне такой возможности.

- Не беда: мы станем по очереди стрелять из моего. Я начну?

- Валяйте!

Ершов прицелился и метко сбил центральную бутылку. Сменив ее на новую, взятую из мешка, протянул пистолет Деникину и отошел довольно далеко в сторону.

- Ваш черед!

Помощник полицмейстера повернул оружие дулом к бутылкам и спустил курок. Тишина.

- Нет - нет, попробуйте снова! Представьте, что пистолет - это ваша рука. Но не зажимайте его в кулаке, выпрямите указательный палец. Да не так - он должен быть вдоль. Поднимите руку. Выше. Еще выше. Теперь ниже. Хорошо... Прицельтесь. Смотрите на бутылки!

Очевидно, Деникин все же слишком рано одернул руку, нажимая на спусковой крючок. Пуля зарылась в сугроб неподалеку.

- Когда стреляете - рукой не шевелите! Давайте снова!

На этот раз Деникин попал - правда, не в бутылку, а в фонарь.

- Эх... Этак у нас и вовсе фонарей не останется. Как в потемках в город вернемся? Но уже лучше. Давайте-ка я вновь покажу.

Ершов сшиб очередную бутылку.

- Где вы этому научились?

- В здешней школе околоточных. Я в ту пору в пожарной дружине служил. Тяжко пришлось: днем - ученье, в ночи - пожары. Но окончил с отличием. Покойный господин полицмейстер - он в часы досуга читал законоведение - на выпуске лично пожал мне руку и изъявил радость видеть в рядах городской полиции.

- И отчего вам все это понадобилось?

- Вы ни за что не поверите, Деникин, но я желал приносить пользу городу...

- Слыхал я, в пожарной дружине и жалование пониже.

- Это вовсе не стало резоном, Деникин! - обозлился Ершов. - Впрочем, откуда же вам понять. Вашу судьбу всю за вас решали.

- Что вы можете о том знать?

- Совершенно все! Ваш батюшка, ныне отставной чиновник горного ведомства, при котором вы ранее и служили, сослал вас сюда. Если не ошибаюсь, после некого инцидента с чужой супругой. Так сказать, выслал с глаз долой. Вы же о службе полицейского прежде и ведать не ведали... Но зато окончили целых два курса межевого института. Так что, если кто из управы мог подойти под сей лицемерный образовательный ценз, так это, без сомнения, вы. Коллежский секретарь... Стреляйте!

- Это пустая зависть, Ершов...

Деникин попал в дерево.

Мимо проезжала телега с дровами.

- Ишь чего - полицейские стреляться удумали, - заметил горожанин, что правил повозкой.

- Ветреники столичные... Словно забот иных нет, - откликнулся его спутник.

XIII. Злая судьба

От тяжелой пощечины Василий едва устоял на ногах. Однако вслед за первой тут же нагрянула и другая, не менее веская. Затем отец схватил его за плечи и с силой швырнул об пол - точно, как в детстве.

К счастью, падать было не больно - медвежья шкура, хоть и порядком истертая, но все же довольно мягкая, весьма выручила.

- Охотился ты? Не сказав ни слова, сгинул чуть ни на две недели кряду. Охотился он! Мать все дни тебя звала. Все проститься надеялась, до последнего. Никогда тебе этого не забуду и не прощу, Васька. Слышал? Никогда! - все еще не уняв раздражение, Софийский толкнул сына в плечо носком сапога.

Василий и не чаял, что беседа выйдет простой и быстрой. Еще утром, на кладбище, на лице отца читалось знакомое непримиримое нетерпение. Он явно с великим усилием сдерживался, чтобы не учинить расправу прямо на людях. Теперь же, когда они остались наедине, отец не позволил Василию даже разоблачиться. Сам лично провел в свой кабинет, крепко удерживая за руку - как будто бы у виновного имелась возможность улизнуть! - и немедля стал пробирать.

- Где ты был?

Даже в столь невинном вопросе наверняка имелся подвох. Впрочем, молчание бы лишь еще более обозлило Софийского.

- За холмы ходил...

- Брешешь!

Софийский склонился над поверженным сыном, глядя ему прямо в глаза.

- Брешешь, Васька! Мои солдаты за неделю, почитай, все леса поисходили. Но тебя не встречали...

- Правду говорю, отец! Ей-богу! В старом зимовье за холмами останавливался.

Генерал отвел глаза - собирался с мыслями. Впрочем, передышка не затянулась.

- С кем ходил?

- Один.

Софийский хмыкнул.

- Ты? Один? На охоту? Да из тебя охотник-то, все, что сын - никудышный. С какой вдруг стати?

- Да ни с чего ни возьми зажелалось...

- Лжешь.

- Не лгу!

- Отчего же ты не сказал, куда и зачем собрался?

- Простите! Мысль шальная в голову ударила, вот я и ушел, в час собравшись...

- В метель ушел.

- Мне хорошо ведома та местность...