Что сказал табачник с Табачной улицы

— Нету у меня температуры, — я начинаю выбираться из маминых рук, — они же были, были… Они же приходили… Просто я был в маске. Они меня не видели, потому что я был в маске… Я честное слово даю, — я снова начинаю кашлять.

— Успокойся, — вскакивает мама, — немедленно успокойся!

— Воображение у воображал, — кашляю я.

— Нет, — мама подбегает к нашему телевизору и бьет по нему ладонью так, что с него падает будильник и начинает звонить на полу. — А великие путешественники?.. Разве Миклухо-Маклай воображала? Или генерал Пржевальский?! Мы же вместе с тобой смотрели, когда ученый профессор Капица рассказывал про миражи… Про то, как путешественники, измученные путешествиями, вдруг видят в жарких пустынях полноводные реки, или оазисы с пальмами, или верблюдов… А никаких верблюдов нет. Просто им очень хочется, чтобы они были… И они очень устали… И возникает оптический обман. А ты очень хочешь, чтобы приехала оказия от папы, и ты не спал после обеда… Спал или не спал? Нет, ты отвечай, спал или не спал?

Конечно, я не спал после обеда. Конечно, я хочу, чтобы от папы приехала оказия, и, конечно, от этого во мне образовались миражи. Какая умная у меня мама. Я так и говорю:

— Какая ты умная у меня, мама.

Если лежать на нашем ковре и смотреть снизу в окно, то виден кусок дома напротив. Там горят желтые окна. Вот еще одно окно зажглось… И еще… Люди приходят с работы и зажигают свет. Или ходят из комнаты в комнату. Мимо окон идет снег.

— Лучше возьми такси, а то у меня опять Варфоломеевская ночь… Да, да, да…

Через открытую дверь я вижу наш коридор и маму, которая разговаривает по телефону с тетей Мариной.

— Какая еще Варфоломеевская ночь, — кричу я, — когда только вечер!

В желтом окне напротив появляется человек и смотрит на наши окна. Он, наверное, сейчас подумал про нас, а я подумал про него.

— Мама, — кричу я, — значит, если я переутомился и хочу пить, может образоваться миражный компот?!

— Миражный ремень может образоваться, — отвечает мама от своего телефона. Она сунула кулак в карман вязаной кофты и оттягивает ее вниз.

— Отбой воздушной тревоги! — это приходит наша соседка Клавдия Михална. Она, кряхтя, залезает на табуретку и начинает снимать со шкафа мои арестованные игрушки и мой велосипед.

— Давайте петь, тетя Клава, — предлагаю я. — Я еще громче могу петь, чем в прошлый раз, если захочу.

И мы начинаем петь песню. Про французского императора Наполеона, который в сером сюртуке стоит на стене нашего Кремля и понимает, что все для него пропало.

Шумел, горел пожар московский,
Дым расстилался по реке,
А на стене Кремля высокой
Стоял он в сером сюртуке, —

поем мы с Клавдией Михалной. Я больше люблю эту половину песни, а Клавдия Михална — другую.

На улице холодно, там идет снег. А мы поем.

Судьба играет человеком,
Она изменчива всегда.
То вознесет его высоко,
То бросит в бездну без труда.

Как хорошо!

Варфоломеевская она или не Варфоломеевская, эта ночь, а сон мне приснился самый распрекрасный. Мне снилось, что я плыву в нашей ванне, вода зеленая и прозрачная. Я плыву легко, и вокруг меня вспыхивают оранжевые рыбы, как абажуры в доме напротив. Мама сидит на краю и вяжет… Я уплываю от нее, потому что наша ванна огромная, как море… мама машет мне платком и говорит:

— Вот уж не думала, Бобка, что ты умеешь так замечательно плавать… прямо как подводная лодка, и еще лучше.

Потом улыбается, наклоняется над своим вязаньем и шепчет:

— Спать, спать, спать, песик мой родной.

А я ей отвечаю:

— Как же мне спать, когда я плыву?.. Ты же видишь?!

Вдруг чей-то мужской голос смеется и говорит:

— Вот жизнь… он плывет, оказывается… Прямо в цирк ходить не надо…

А мама:

— Спать, спать, спать… Мойте руки и к столу, граждане миражи… Чем богаты, тем и рады…

Тут я нырнул, и зеленая вода стала темнеть, темнеть, а потом яркая лампочка над нашей ванной потухла.

Я проснулся рано, потому что мне было надо. Мама спала у себя на диване, накрывшись с головой. Я не люблю ночью бегать по нашему коридору. Коридор большой, высокий и длинный. Днем там уютно, а ночью мне всегда кажется, что кто-то стоит за зеркалом трюмо. Поэтому я предпочитаю, чтобы мама постояла в дверях, пока я сбегаю туда и обратно. Мама крепко спала и просыпаться не собиралась. Я немного покашлял и поскрипел кроватью, но это не помогло. За окном темно, но тетя Полина уже шкрябает во дворе железной лопатой. В доме напротив горит всего одно окно, и от этого кажется, что я лежу не в кровати, а плыву где-нибудь в океане. Я слез на пол, надел тапочки и выглянул в коридор. Тихо в коридоре, полутемно и холодно, только счетчик гудит и где-то далеко на лестнице кот мяучит.

Бу-бу-бу-бу — все в коридоре затряслось, замигало, и опять тишина. Бу-бу-бу-бу — так включается наш холодильник.