– У мамы пенсия восемьдесят без двадцати пяти копеек.
– Горе, горе… Четыре тыщи и восемь десяток… Вот тебе живэ ки́шка и живэ собака, как говорила Поленька. Я когда-то мечтал, чтоб у неё была шляпа с пером. А тут хлеб хоть каждый день на столе? Ну рази тёмный народко когда-нить поймёт своих комгоспод? Да и комгоспода взаимно не разбегаются понимать свой народ. Комгоспода всю жизню живут уже в коммунизме с незапамятных лично для них времён… Для них главное не оторваться от коммунистических кормушек. Оттого и прикипели, приварились вмертвяк. Одна смерть и отпихнёт. Нужен им народ, как диабетику талон на сахар. У ниха даже промежду собой тайный насмешливый лозунг какой? «Планы партии минус планы народа!» Только и света осталось в нашем оконышке что Ельцин[371]…
– О! Всех царьков в Кремль спускали на номенклатурных парашютах. А Ельцин народным духом вознёсся!
– Как ни топтал его сам Меченый, как ни топтали его
– А дальше что?.. Хужей, сыне, не будет. Хужей не бывает. Хучь… Кабы ты знал, как горько моим косточкам лежать на чужине… Скажешь, Сочи тоже Россия… Россия-то Россия, да не моя. Моя Россиюшка – Новая Криуша… Столица моей души… Украли у русских Россию… Покрали у нас наши жизни в проклятом в семнадцатом…
– Папа, а зачем Вы уехали из Криуши?
– А разве Вам мамка не рассказывала?
– Да всё про вечные вербовки…
– Так и я ж ничего другого не скажу… Молодые… Кортелось мир повидать… Вольных деньжаток ущипнуть… Мы и увербуйся за Полярик леса качать… Скачали там сколь годков – финн забузил. Мы и перевербуйся в Грузинию… Поближе к солнцу… У нас же было вас трое, один мень другого…
– Извините, папа. Но зачем Вы неправду говорите?
– У нас с Полею одна для вас, детки вы наши, правда. Другой правды мы не завели. Другой правды нету…
– Есть.
– Тогда ты расскажи нам с Полюшкой правду про нас. Я ничего вам не расскажу поверх того, что мамка рассказала уже вам или ещё когда чего доприрасскажет…
– Мама уже ничего не расскажет…
– Почему?
– И мама… и… Глеб… уже… умерли…
– А чего ж ты сразу не сказал?
– Не знаю… Не знаю, какими словами это сложить… Не хотелось вот так сразу тревожить Вас… Уже после смерти мамы я поехал в Ваши места. В районе, в Калаче, случайно наткнулся на архив и зашёл. Дай, думаю, узнаю, что же про нас, про Долговых, история лалакает. И я узнал, что нас кулачили.
– Да, сынок… Были мы в раскулачке… Вот ты сам и узнал главную правду. А мы с мамкой вам никогда бы её не открыли. Я и мёртвый не проговорился бы…
– А почему так?
– Возради вас же… Возради вашего ж спокоя… Куда на учёбу, куда на работу – пиши бумажку про себя. Пиши: сын раскулаченных. Прочитают такое и какая учёба-работа вам засветится? Никакого ж ходу! Не лиходавцы мы какие вам… И там, за Поляриком, нарешили мы с Поленькой никогда не говорить вам про раскулачество. Не будете знать – легче отживёте… Вот чего мы, семья ссыльных переселенцев, и молчали про раскулачку, про свои принудиловские ссылки-пересылки. С купоросной Софьюшкой честно нельзя… А если что, пускай она за всё спрашует с родительцев. Сын за отца не отвечайка… Когда это перегонять нас с севера в грузинскую малярийную сырь подымать чайные плантации, с нас, с чернорабочих, взяли расписки, что
– Теперь я понял… Тётка, мамина сестра, рассказывала, что мама частенько приезжала к ней в Калач проведать. Всякий раз наскакивала и в Собацкий. Но в Криуше ни разу не показалась. Страх не пускал.
– Страх за вас, сыны, не даёт покоя и мне. А я уже сорок восемь лет гнию в земле. Всё дрожу за вас… Переживаю… Софьюшка Власьевна разок погрозит пальчиком – до скончания света в страх всадит… Как меня… Даже вот мёртвый боюсь её… Во такущая она наша сахарная советская жизня…