Что посеешь

— Что вы?! — испугался Батурин. — Они же старенькие.

Он встал.

— Куда? — спросил профессор.

— Я их выпущу, — решительно сказал Петр.

— Сиди! — рявкнул профессор. — Сиди, Дон-Кихот Ламанчский, заступник оскорбленных и униженных, благородный д’Артаньян — сиди!

От неожиданности отважный Петр Батурин плюхнулся обратно в кресло.

— А-а, — сказал он. — Вы, наверное, шутили. Да?

— Догадался, — буркнул профессор. — У тебя, что же, чувства юмора нет?

— Е-есть, — не очень уверенно сказал Батурин. — Только…

— Никаких «только», — сурово сказал профессор.

— А зачем вы меня звали, Вениамин Вениаминович? — спросил Петр.

— Видишь ли, — воодушевился профессор, — пришла мне в голову одна идея. Вернее, это ты подсказал мне одну идею…

— Я?! — удивился Петр.

— Ага, — сказал профессор. — Ты. Но сначала я хочу тебя кое о чем расспросить. Только откровенно.

— Пожалуйста, — сказал Батурин.

— Вопрос первый: знаешь ли ты, что делает твой отец?

— То есть как, что делает? Работает, что ли, кем?

— Это-то ты, наверно, знаешь. А вот как работает и что именно делает?

— Н-ну, работает хорошо. На городской Доске почета его фото есть. А что делает? Токарь он.

— Так. А что конкретно твой отец делает, ты не знаешь.

— Почему не знаю? Детали… разные делает.

— Какие?

— Н-ну, эти… как их…

— Не знаешь, — удовлетворенно сказал Вениамин Вениаминович. — Вопрос второй: сколько на нашем заводе профессий? И какие ты знаешь?

— Токарь, слесарь, фрезеровщик, — начал Петр, загибая пальцы, — сверлиль… сверловщик… сварщик… э-э-э… монтер, м-м-м… этот… как его, ага, фрезеровщик…

— Говорил уже.

— Н-ну, потом… э-э… сталь который выпускает… потом… м…

— Не знаешь.

Петр пожал плечами.

— Вопрос третий, — продолжал профессор, — кем работает твоя мама?

— Она, — бодро начал Батурин и запнулся, — она… это… она, ну в общем…

— Не знаешь! — жестко сказал профессор Орликов.

Петр опустил голову — его прямо в жар бросило.

— Остальные вопросы я тебе задавать не буду. Бессмысленно. Вот ты мне тогда в машине сказал, что хочешь быть рабочим. И мне это очень понравилось. Оказывается, ты это сказал из пижонства. И это мне не нравится. Молчи! Возиться с железом и инструментами в твоем возрасте дело хорошее. Но ты вот что мне скажи: что-нибудь путное ты уже сделал или только собираешься?

Петр поднял голову и начал лихорадочно перебирать в памяти, что же он все-таки уже сделал. И — о ужас! — оказалось ровным счетом ничего. Пшик. Только гениальные планы строил и собирал всякий хлам. И он опять опустил голову.

— Значит, — сказал профессор, — мать не зря твой металлолом выкинула, а я, значит, зря отвез его к золотому деду Веретею! Так, что ли?

Петр отчаянно замотал головой.

— Не понял, — сказал профессор, — зря или не зря?

— Не зря, — выдавил Петр.

— Ну, ладно, — сказал профессор и посмотрел на часы, — считай, что этот разговор у нас предварительный. А сейчас иди к девчонкам, да не очень-то позволяй себя шпынять. Ступай и на меня не обижайся. Я человек прямой. Впрочем, я слышал, что ты тоже ужас какой прямой человек.

Профессор встал, пожал ему руку. И Батурин вышел за дверь кабинета.

Наталья была одна.

— Досталось? — спросила она сочувственно.

— Вот еще, — сердито буркнул Батурин.

— Ничего, — примирительно сказала Наташа, — ты не обращай внимания. Он сегодня с утра бушует. А так — он добрый. Не бойся.

— А я и не боюсь, — гордо сказал Петр.

— И правильно, — улыбнувшись, сказала Наташа. — Знаешь что, пойдем на реку сходим. Погода мировая — последние денечки.

— П-п-пойдем, — сказал П. Батурин, удивленный чуть не до потери сознания.

На пути их оказался Кешка, по прозвищу Фикус. Они его не заметили, а жаль, так как это будет иметь последствия. Дело в том, что Фикус, прячась за углами домов, в подъездах и за деревьями, крался за ними, как ищейка. Что ему было надо, этому коварному Фикусу?

Батурин с Наташей не видели его и шли, каждый думая о своем. Наташа временами искоса посматривала на довольно-таки мрачного Петра и слегка чему-то улыбалась. И когда Батурин замечал эту ее странную улыбочку, он принимал совсем уж суровый вид, а сам не знал — радоваться ли ему или огорчаться. Мысли у него разбегались в разные стороны, и он находился в состоянии какой-то невесомости.

Но, в конце концов, погода была действительно прекрасной. Город раскрывался перед ними новыми белыми домами, в окнах которых сверкало солнце, скверами и парками с могучими соснами, кедрами и лиственницами, сооружениями из бетона, стекла и стали, новыми корпусами заводов, высоченными башенными кранами строек, широкими спусками к реке и всем, что есть в молодом городе, где все жители одновременно и старожилы и новоселы.

И какой парень, особенно если он из 6-го «б», гвардейского и непромокаемого, да в такой погожий денек, идя по такому молодому и веселому городу, да еще если рядом с ним идет та самая… какой парень будет долго мусолить всякие переживания? И он уже не шел, а парил. Он все-таки был оптимистом, этот Петр Батурин, он верил, что все будет хорошо.

— Ура! — громко сказал он.

— Что? — удивленно спросила Наташа. — Почему «ура»?