Что посеешь...

В сущности, никакой станции не было ещё тогда, всё сначала нужно было создавать. Ну, то есть крестьяне местные жили в своих избах, а для сотрудников построили несколько фанерных домиков и всё! «Ну что ж, — думаю, — сам вызвался — сам и расхлёбывай!» Купил себе резиновые сапоги — грязь там выше колен стояла, — тёплый ватник купил и пошёл по полям. Вроде ничего. Но зато как придёшь поздно вечером домой — переселение моё поздней осенью совершилось, — печка холодная, постель ледяная: даже руку подсунуть под одеяло и то холодно — как в прорубь суёшь. Начинаешь топить плиту — это ночью уже, часов в одиннадцать. Потом придумал ещё: набирать в бутылки воду, на плите нагревать и в постель укладывать под одеяло, чтобы немножко подогреть простыню, прежде чем ложиться туда. И вот, помню, стою я, согнувшись, над плитой, разглядываю воду в бутылке одной: «Закипела вроде уже? Или нет?» И только на секунду отвернулся — повезло! — как раздаётся вдруг страшный взрыв, в щёку мою с болью врезаются осколки — и тут же сверху на меня обрушивается обвал горячей воды! На секунду я задержись — мог бы от этого взрыва зрения лишиться!

Но это, как говорится, бытовая сторона. Больше всего расстроило меня другое: только тут я понял, что такое должность директора! Времени и сил для научной работы нисколько не остаётся!

Станцию строить надо, и все вопросы сходятся ко мне, — а я в таких вопросах, где практическая смётка и хитрость нужна, всегда был полный профан!

То есть, например, по плану нужно построить двухэтажное здание для лаборатории. А строительных организаций, таких, как сейчас, тогда не было ещё — надо было строить хозяйственным способом, то есть доставать где-то кирпич, известь, шифер для крыши и сотни других материалов. Потом находить где-то строителей, договариваться с ними, хитрить. В общем, от этой должности я за год остатки волос порастерял! Но всё же выстроил там лабораторию (там, куда мы с тобой едем сейчас), четыре дома, котельную, паровое отопление к домам этим провёл. Потом в Смольный поехал, где наши местные власти размещаются, и говорю секретарю обкома по сельскому хозяйству (мы с ним давно знакомы были, в аспирантуре вместе учились): «Спасай! Снимай меня с должности директора, назначай рядовым научным сотрудником!» Усмехнулся он, говорит: «Впервые человека встречаю, который не повысить, а понизить его просит!» — «А я вот такой, — говорю. — Понизь! Ни о чём больше не мечтаю — только об этом!» Он говорит: «Ну хорошо. Только просьба у меня: продержись ещё немножко, пока мы человека на твоё место подыщем!» — «Немножко? — спрашиваю. — Это сколько?» — «Ну, — говорит, — что-нибудь месяца два». — «Хорошо, — говорю. — Месяца два продержусь!» И вскоре вызывают меня снова к нему. Сидит у него в кабинете здоровый такой краснолицый мужик.

«Познакомься вот, — секретарь мне говорит. — Это твой новый директор». — «Искренне рад! — говорю. — От всей души!» — «А ты, — секретарь говорит, — назначаешься начальником отдела селекции!» — «О большем, — говорю, — я и не смел мечтать!»

Вот радость была! Снова я селекцией стал заниматься. Тут внимание моё на рожь обратилось. Поскольку более важной культуры нет сейчас. Пшеница — это всё-таки булка.

А рожь — чёрный хлеб, ржаной. А хлеб, как говорится, всему голова!

До этого, сразу после переезда в Ленинград, занимался я кукурузой. Дано мне было ответственное задание — восстановить вировскую коллекцию сортов кукурузы, пересеять все семена, получить новую репродукцию, — а то за время войны и блокады коллекция состарилась, не пересевалась. Но для этого я специально выезжал на юг, на станцию Отрада Кубанская: в тех краях кукуруза идеально вызревает.

Я посеял один год кукурузу в Суйде — вижу, не вызревает она, початка с зёрнами не даёт в условиях холодного северного лета — и отказался от неё. Природа, к сожалению, не резиновая, её нельзя до бесконечности растягивать в том направлении, в котором тебе хочется. И перешёл я полностью на рожь. Исконная северная культура, и притом гораздо хуже изученная, чем многие другие. Я уже говорил тебе о ней, сравнивал с кошкой, что поздно приручилась и поэтому плохо слушается. Ну, кроме того, пшеница — это культура господская, её издавна сеяли помещики, поэтому изучена она была хорошо, а рожь — культура бедняцкая, её всегда — чтобы хоть чёрный хлебушек получить — крестьяне сеяли на своих участках, а им уж не до науки было, поэтому селекция ржи практически не велась. В общем, было тут над чем голову поломать, куда приложить полученные знания и опыт.

— Ну и как успехи? — поинтересовался я.

— Как успехи, говоришь? — усмехнулся дед. — Ну что же, сейчас покажу. Нам выходить: станция Суйда!

— Ах да! Я и не заметил!

Мы вышли из вагона на платформу, спустились вниз. Стуча насыпанной вдоль рельсов крупной чёрной галькой, перешли пути.

Сначала пахло ещё железной дорогой — разогретым железом, креозотом, которым пропитывают шпалы, — потом мы прошли длинный забор, за которым поднимались серебристые цистерны, пошли тропинкою через поле — и запахло сырой землёй.