Что я видел. Эссе и памфлеты

При обсуждении закона о тайных расходах месье де Монталамбер выступил в защиту Польши и призвал правительство отказаться от его эгоистической политики. Месье Гизо ответил, что королевское правительство настаивало и будет настаивать на двух правилах поведения, которые оно для себя определило: невмешательство в дела Польши; помощь и предоставление убежища несчастным полякам. «Оппозиция, – говорил месье Гизо, – может выражаться так, как ей нравится; ничего не делая, ничего не предлагая, она придает своим упрекам всю горечь, своим надеждам всю широту, какую пожелает. Поверьте, сколько же, и я лишь из уважения не говорю намного больше, морали, достоинства, подлинного милосердия даже по отношению к полякам, в том, чтобы обещать и говорить лишь то, что действительно делается». В общем и целом, месье Гизо счел данную дискуссию бесполезной, полагая, что обсуждение прав Польши и мнение Франции по этому вопросу не могут быть сколько-нибудь эффективными для восстановления польской нации. Французское правительство, по мнению месье Гизо, должно было исполнить свой долг, сохраняя нейтралитет, ради законных интересов своей страны; таковы были чувства, зародившиеся в его душе. Князь де ля Москова¹ ответил месье Гизо. Вслед за ним на трибуну поднялся месье Виктор Гюго. Эта первая политическая речь, произнесенная Виктором Гюго, была принята весьма прохладно. (Прим. издателя.)

19 марта 1846 г.

Господа!

Буду краток. Я уступил непреодолимому желанию подняться на эту трибуну.

Вопрос, обсуждаемый сегодня перед этим благородным собранием, необычен, он выходит за рамки привычных политических вопросов; он объединяет в единое целое самых ярых инакомыслящих, самые противоположные мнения, и, можно, не боясь соврать, сказать, что никому здесь не чужды благородное волнение и глубокое сопереживание.

Откуда проистекает это единое чувство? Не ощущаете ли вы некое величие этого вопроса? Деяния, которые мы наблюдаем в одном из уголков Европы, компрометируют и оскорбляют саму цивилизацию. Я не хочу давать им оценку, я не буду бередить открытую кровоточащую рану. Однако я громко заявляю, что европейской цивилизации будет нанесен серьезный удар, если не возникнет никаких протестов против поведения австрийского правительства по отношению к Галиции².

Из всех наций лишь две на протяжении четырех столетий играли в европейской цивилизации беспристрастную и бескорыстную роль; это Франция и Польша. Заметьте, господа: Франция рассеивала мрак невежества, Польша отражала атаки варварства; Франция распространяла идеи, Польша охраняла границу. Французский народ был миссионером цивилизации в Европе; польский народ был ее рыцарем.

Если бы польский народ не выполнил свою задачу, французский народ не смог бы выполнить свою. В тот день и час, когда Польша оказалась перед лицом вторжения варварства, у нее был Собеский, так же, как у Греции был Леонид³.

Это факты, господа, которые не могут быть стерты из памяти народов. Когда один народ работает для других народов, это то же самое, как когда один человек работает на других людей, все вокруг испытывают к нему признательность и симпатию, его прославляют, если он могуществен, и уважают, если он несчастен, и если для народа, для которого эгоизм никогда не был законом, который всегда прислушивался лишь к своему великодушию, и благородные и могущественные инстинкты которого призывали его на защиту цивилизации, наступают трудные времена, когда он становится малым народом, он все равно остается великой нацией.