Что, если мы поверим

Но я не иду домой. Я смотрю страху в лицо. Все во мне говорит «Беги!», но я не позволяю себе. В этот раз я должен выдержать. Хоть раз быть последовательным, хоть раз быть настоящим. Я Скотт, а не PLY. Депрессивная версия меня, которая никому не интересна. Та, которую не продашь, потому что слишком грустная, чтобы быть коммерческой. Один раз принять себя таким, какой я есть на самом деле. И покончить с этим.

Внезапно я снова чувствую все это. Сырость и холод, просачивающиеся в рукава и под пояс куртки. Ветер, сносящий меня в сторону при каждом шаге по асфальту. Я чувствую вкус соли в воздухе. Я не плачу. Не могу больше. Нет слез, только одна пустота. Темно-синее ничто.

«Как могут быть глаза такими голубыми?» – говорит она и, чтобы лучше их видеть, убирает мне со лба волосы. Они как черная дыра, но синего цвета. Как те впадины в Тихом океане под чистым, без облаков, небом. Все синее. Спящий город на рассвете, мои джинсы, таблетки в кармане. Туман в моей голове.

Я останавливаюсь, и меня клонит в сторону. Я опираюсь на перила и смотрю вперед. Сквозь туман, клубящийся передо мной. Я так пристально смотрю, что у меня слезятся глаза. Я вижу очертания, а затем и лица. Слоан, Тони, Эли, Гевин, мама, папа. Я вижу их всех и вижу, как они смеются. Как им лучше без меня. Как им наконец не придется повторять: «Твоя жизнь – это праздник, чувак! Твоя мечта исполнилась, ты достиг всего. Чего ты хочешь, чего еще ты хочешь?»

Да. Чего еще я хочу? У меня есть все, но мне этого недостаточно. Что ждет меня впереди и как оно может быть еще лучше? У меня нет будущего. Оно становится только темнее и синее, глубже и чернее. Я имел лучшее из возможного, и мне этого мало. У меня были полные стадионы и месяцы на вершинах хит-парадов. Я спел песни со своими кумирами, заработал кучу денег, которые мне не потратить, машины, дома, путешествия, Слоан. Успех. Награды. Все.

Я вижу свое первое большое шоу в Ванкувере. Роджерс-арена распродана за полчаса. Люди, они приходят потому, что хотят меня видеть. Они знают мои песни лучше меня, они подпевают каждой строчке, они плачут, кричат и падают в обморок, если я немного дольше смотрю в их сторону. Они понимают, о чем я пою. Если я не чувствую этого сам, то хотя бы они это чувствуют. Вижу первый радиохит, первый платиновый альбом, реклама, обложка, мерч. Все носит мое имя, и ничто не отражает моей души. Может быть, ее и нет у меня, вполне возможно, это так.

Я отталкиваюсь и делаю несколько шагов назад. Затем ставлю ногу на перила и поднимаюсь на них. Весь город спит, по крайней мере так кажется. Пустые улицы и темные дома, в этом есть что-то бесконечно освобождающее. Никаких людей, мимо которых я обычно хожу и молча молюсь, чтобы они меня не узнали. Никаких фотографов, преследующих меня, даже если только в моей голове.

Я хочу, чтобы так было всегда, и я знаю, есть только один способ. Свобода навеки. Тишина и покой, только этот бесконечный покой.

Последние четыре дня я толком не спал, вместо этого ночи напролет сочинял биты в студии, писал тексты, записывал вокал. Днем – саундчеки в залах, размером больше, чем я могу себе представить, перекусы, и то лишь для того, чтобы очередная таблетка не скрутила желудок. Вечерами я стоял перед толпой, каждую секунду понимая, что все это когда-нибудь закончится. Как у Эли, который просто рухнул и умер на сцене. Мигалки, врачи «Скорой помощи» за кулисами. А через несколько недель жизнь идет своим чередом.

Подошвы скользят. Сердце падает, желудок сжимается. Кое-как хватаюсь за металлический выступ, бутылка выскальзывает из рук. Она падает как в замедленной съемке, падает, падает, падает, а затем исчезает в тумане. Я думал, что так легче, когда не видишь, где все заканчивается, но нет, не легче. Глаза слезятся от ветра.

Я не слышу всплеска, ничего не слышу, только шум волн и кровь в ушах.

И

это

так

громко.

Я откидываю голову назад. Все ускоряется. Металл холодный и влажный. Скользкий. Одной рукой я продолжаю крепко держаться, другой лезу в карман куртки. Надо достать маску. Я смотрю на нее так, будто она может ответить на тот вопрос, который я себе задаю. Что она для меня – защита или тюрьма, которую я сам себе выстроил? Спасла ли она мне жизнь? Или стала началом конца?

Я закрываю глаза, и ветер воет в ушах. Это вой людей в толпе, крики и визги. Маска на моем лице, пот на моей коже. Шоры, смотри вперед, только вперед. Смотри на толпу. Посмотри, как сильно она тебя любит. Или, по крайней мере, того, кем она хочет тебя видеть.

Я сжимаю маску в кулаке, и из горла вырывается крик отчаяния. Я глотаю слезы, а потом слышу это. Сначала только издалека, но потом все ближе и ближе. Туман слишком плотный, я не вижу синих мигающих огней, но уже слышу их.

Я закрываю глаза. Я должен спешить. Я разжимаю руки. Маска падает на асфальт. Ветер раздувает мою куртку и сдувает волосы с лица. И в этот момент страх вдруг исчезает.

Я поднимаю руки и вытягиваю их. Мои ноги больше не касаются перил.

Я свободен.

Глава 27