— Для всех нас.
— И ты веришь, что всему этому безумию наступит конец?
— Несомненно.
Эндрю ушел от него с чувством удивительной бодрости. Он возвращался домой кружным путем — мимо Зоннеблума — и всю дорогу думал о Гогене и Сметане, политике и друзьях, подобных Эйбу. Шестой квартал, казалось, был где-то далеко, за много миль. Идя по Найл-стрит, он мурлыкал мелодии из «Влтавы».
А потом началась экзаменационная горячка. Зубрежка до трех часов ночи. Ливий, Катулл, Цицерон. «Vivamus mea Lesbia atque amemus»[ «Будем жить, Лесбия, любя яруг друга». —
И вот уже они входят один за другим в экзаменационные комнаты. Экзаменующиеся, пожалуйста, оставляйте учебники за дверью. Фамилии пишите печатными буквами на обложке и пользуйтесь лишь правой страницей тетради. Сейчас девять. В вашем распоряжении три часа — до двенадцати.
Наконец экзамены остаются позади, начинаются долгие декабрьские каникулы, ничегонеделание и ожидание результатов.
Глава восемнадцатая
Больше всего Эндрю беспокоило, что с ним будет после объявления результатов. Придется ли ему поступать на работу? Или Кеннет и Мириам позволят ему окончить университет либо колледж? Заветнейшим его желанием было стать учителем. Рисовать драматические коллизии и характеры, обсуждать символику и образность. Служба в учреждениях его отпугивала. Он знал, что цветной клерк — понятие, реально не существующее. Это только благородный эвфемизм, означающий мальчика на посылках, которому выплачивают жалкие гроши за квалифицированный труд. Привычная, однообразная работа. Сидение за столом и выписывание бесконечных счетов и фактур. Мириам ни разу не упомянула о своих планах в отношении его. Он даже не знал, говорила ли она об этом с Кеннетом. Каждый раз, когда он собирался затронуть эту тему, его останавливала непреодолимая робость — так он ничего и не спросил.
Наконец во всей своей пышности наступили праздники. Накануне рождества он остался один, так как Кеннет и Мириам отправились в гости к Аннет. Рождественский обед был неплох: традиционные куры, жареный картофель и тяжелые пудинги. В голубом, словно эмалевом, небе сверкало яркое солнце. А затем наступили эти знойные летние дни перед Новым годом, когда над асфальтовыми мостовыми зыблются волны жары.
Поздно вечером, в канун Нового года, он решил полюбоваться огнями на Эддерли-стрит. Достигнув Теннант-стрит, он почувствовал инстинктивную робость. Никогда еще не подходил он так близко к Каледон-стрит с тех пор, как оставил дом. Ему было ненавистно все окружающее, душу затопили неприятные воспоминания. На тротуарах, обмахиваясь, сидели незнакомые люди; в канавах играли детишки с раздувшимися животами, в сыром переулке что-то лопотал себе под нос заблудший пропойца. Эндрю был чужд всему этому. И не только в тот момент, но и прежде. Он понял, что может смотреть на трущобы со стороны, как турист. Может даже ощущать бесстрастный интерес.
Он так и не пошел, куда собирался, а свернул на Каледон-стрит. Шестой квартал — или Квартал номер шесть — выглядел по-праздничному. Через грязные переулки были протянуты длинные цветные полотнища, рекламирующие самодеятельные труппы. В Новый год они выйдут на улицы. Ряженые африканцы. Веселое кружение сатина, изобилие движения и цвета. Ярко-красные, зеленые, оранжевые и спине костюмы. И потенье, и прыганье, и танцы, и смех — лишь бы забыть о горестях, пережитых в году.
В Новый год всегда стоит нестерпимая духота, даже ночью, и Эндрю вспотел. А пот он ненавидел. В триста втором ему приходилось умываться холодной водой над кухонной раковиной, где споласкивали посуду.
Люди стояли в дверях, переговариваясь приглушенными голосами. Эндрю заметил Амааи. Он сидел в одиночестве перед Бригейд-Холл. На какой-то миг он пожалел, что не отправился на Эддерли-стрит.
— Хелло, Амааи. — Они не виделись девять месяцев.
— Хелло, Эндрю. — Амааи оторвал глаза от американского комикса, который он читал при свете фонаря.
— Как жизнь?
— Ничего.
— А где остальные?
— Поступили в негритянские труппы. Джонга — я «Миссисипские чернокожие», а Броертджи — в «Джаз филадельфийских менестрелей».
— А ты что отстаешь?
— Как всегда, не везет.
— Почему?
— Нет денег на карнавальный костюм.
— А-а.