Чосер

Чосер проезжается насчет некоего юриста, с которым был в натянутых отношениях: Он знал законы со времен Вильяма

И обходил – уловкой или прямо23.

Употребленное здесь поэтом слово “pynche” – явная отсылка к фамилии субъекта, которого Чосер недолюбливал, – Томаса Пинчбека. Похоже, Чосер намеренно стирает грань

между искусством и жизнью, рушит или игнорирует существующие между ними преграды.

Сама незаконченность книги, непоследовательный характер повествования – суть

проявления сходства с жизнью как она есть.

Вот почему в книгу как непосредственное действующее лицо включен и автор. Прием

этот не нов, оба – и Ленгленд, и Гауэр использовали в творчестве детали автобиографии. Но

никому до Чосера не удавалось сделать образ автора в поэме таким существенным и

выразительным. Автор появляется как один из паломников. Юрист, также направляющийся в

Кентербери, так отзывается о поэзии Чосера:

Навряд ли сыщется на свете тот рассказ,

Которым мог бы я увлечь собранье,

Чтоб Чосер с ним меня не обогнал,

Не записал бы в книжицу его,

Снабдив хромыми рифмами и уснастив

Приметами поэзии негодной24.

22 Перевод И. Кашкина.

23 Перевод И. Кашкина.

24 Перевод И. Кашкина.

К поэту обращается и Гарри Бэйли тоном не слишком уважительным: Уперся взглядом ты куда-то в землю

И по земле глазами рыщешь так,

Как будто зайца выследить желаешь25.

Чосер рисует себя в образе дородного, рассеянного и даже туповатого увальня – это

обычный его комический прием, маска, которая должна обезоружить критиков и отвести от

поэта их удары. Но рассказы, написанные как бы от лица поэта, скорее озадачивают. Первый

рассказ – “О сэре Топасе” – пародирует слабость некоторых английских романов. Второй –

“Рассказ Мелибея” – представляет собой пространный прозаический перевод французской

аллегории на тему “терпения” или “сдержанности”. Такой рассказ, сочиненный для других

целей, мог быть создан и ранее, однако включенный в книгу, он добавляет повествованию

убедительности, делая его более “жизненным”.

Однако жизнь не стоит на месте. Как ни искушает мысль, что “Кентерберийские

рассказы” есть проявление натурализма и наивного зачаточного реализма, созвучного

младенческому состоянию языка (свежего, как любимая Чосером маргаритка), поддаваться

ей не стоит. Книга занимает определенное место в ряду прочих артефактов того времени и

может быть правильно понята и оценена лишь в связи с ними, например, в связи с

изобразительным искусством при дворе Ричарда, искусством, в котором тогда по-новому

проявился интерес к детализации одновременно с интересом к многофигурным

композициям; так на гобеленах конца XIV века мы видим жанровые сцены, в которых

действуют толпы народа, а наряду с этим отдельно стоящие и весьма тщательно и детально

изображенные фигуры; в рукописных рисунках того времени особенный упор делается на

фон – пейзажный или состоящий из предметов архитектуры; и живопись, и скульптура

большое внимание начинают уделять портретам, индивидуальным особенностям лица, выражению эмоций, таких как скорбь или воодушевление. В алтарной росписи того времени, как мы можем заключить по сохранившейся росписи Норвичского собора, изысканная

узорчатость не заслоняет новой выразительности деталей и индивидуальности лиц. Новизна

этих достижений не повлияла на “Кентерберийские рассказы” впрямую, но дает нам

основания считать и это произведение причастным общей тенденции времени.

Это же касается и вопросов формы. В последние годы фрагментарность повествования

в “Рассказах”, а также его многозначность и противоречивость смыслов, принято объяснять

принадлежностью к готическому стилю. Незавершенность и непрерывность действия, отражающие последовательность хода времени или движения в пространстве, составляют

существенный элемент готического повествования, выраженного как в камне, так и

словесно; сочетание или преобразование и слияние воедино материала умозрительного, духовного и взятого из реальной действительности, выраженное в подчеркнутом и явном

смешении стилей, – еще одно свойство готического миросозерцания. У Чосера оно

проявляется, когда он мешает непристойные фаблио с религиозной символикой. Можно

отыскать для него примеры и менее отвлеченные. Большим влиянием в его время

пользовались такие произведения, как античные овидиевские “Метаморфозы” и

современный “Декамерон” Боккаччо, оба выстроенные как сборники новелл, обрамленные

единой сюжетной историей. Во времена Чосера существовала также мода на сборники самых

разнообразных произведений, объединенных в один том, наподобие семейного альбома: проповеди и рассказы, анекдоты и поучения соседствовали друг с другом на страницах

единой рукописи, которую надлежало внимательно читать и перечитывать в часы досуга.

“Кентерберийские рассказы” тоже могут рассматриваться как пример следования этой

25 Перевод И. Кашкина.

традиции. Но никакая традиция не могла подготовить читателя к тому восторгу, который

вызывали у него энергия и блестящее разнообразие поэтических строк Чосера.

Начинается книга с гимна во славу наступающей весны, с приходом которой